О-очень неожиданное новое знание. Если честно, я думал, что уникален в своем роде метода прохождения инициации.

Что? — не дожидаясь ответа Ольги, вновь перевел на меня взгляд Николаев, почувствовав мое горячее желание высказаться.

— Я могу поверить на слово в опасность мечей как неведомых Чужих. У меня отличное воображение, и мне достаточно примера с ребенком в океанариуме.

— Вот только я не готов поверить тебе на слово, что ты готов поверить. Еще раз — когда в тебе просыпается любознательность и любовь к импровизации, ты становишься непредсказуемо опасен. Я, к счастью, не Его Императорское величество, — довольно небрежно возвел очи к небу Николаев, — и хочу быть уверенным в твоем понимании важности наших занятий в общем и моих слов в частности. Кроме того, я не хочу, чтобы твоя любознательность и склонность к импровизации стали опасными не только для тебя, но и для нашего мира. Не для твоих врагов и противников опасны, а для целого мира. Он у нас, пусть и не единственный истинный по последней теории, но все же один.

— Я понял, — только и оставалось мне ответить.

— Леди Ольга?

— Я готова, — ровным голосом произнесла еще более плотно прижавшаяся ко мне девушка.

— Тогда начинайте.

Чужие взгляды — а на меня периодически и поочередно поглядывала вся сборная команда по практической стрельбе Арктической гимназии, я прекрасно чувствовал. Но не обращал внимания. Глядя невидящим взором в пространство, восприятием целиком и полностью сосредоточился на клинке-кукри. Который в очередной раз сорвался с руки и устремился вверх, делая очередные три оборота.

Несмотря на то, что фокус моего внимания был сосредоточен на вращающемся клинке, на периферии сознания лениво текли самые разные осколки мыслей, воспоминания, сравнения. И пока в одном течении времени я был весь в восприятии клинка, в другом неспешно думал и размышлял на отстраненные темы.

К примеру именно сейчас подумал о том, что даже детская сказка, рассказанная на немецком языке с должным выражением, становится похожа на сопровождающие обряд экзорцизма заклинания. А уж умелые ругательства от знающего человека и вовсе напоминают речь фельдфебеля, ведущего в аду проштрафившихся чертей на гауптвахту.

То, что я сейчас делал, не было параллельным потоком сознания. Я сейчас словно диджей за пультом, притормаживал вращающуюся виниловую пластинку. Только диджей тормозит пластинку, а я притормаживал время. Как рисующая две параллельные прямые печатающая головка принтера, я также сейчас создавал для себя одновременно два течения времени, практически неотделимых друг от друга.

Нож между тем завершил полет, и едва рукоятка кукри ударила в руку, как я тут же резким жестом откинул нож прочь от себя. Свистнув в воздухе, клинок разматериализовался; он подернулся облачной дымкой, словно выполняющий фигуру высшего пилотажа сверхзвуковой истребитель. Частично раздробившийся во времени и пространстве нож еще летел вперед, а его формирующиеся двойники уже, словно притягиваемые магнитом, устремились назад.

Меня в этот момент — с одной стороны максимально сосредоточенного на клинке, с другой, в параллельном и ленивом течении мыслей, догнало неприятное воспоминание.

Страх. Самый настоящий страх, сопровождаемый ругательствами на немецком языке. Ругательствами шедевральными настолько, что так и просились к записи и изданию коллекционным тиражом этнографической книги.

Не очень приятные воспоминания — объявший меня страх, практически на грани наваливающейся — от осознаваемого бессилия, паники, и ругательства Николаева. Которые, как тогда мне показалось, могут при нужде и дробить камень.

Клинок-кукри вновь материализовался в руке, и вернувшись в привычную естественную скорость, опять взлетел вверх выполнять три оборота. И едва завершив полет, в очередной раз был резко отброшен вперед, растянувшись в пространстве. Отброшен, чтобы буквально через мгновение естественного времени вернуться дымным росчерком в руку, как магнитом притянутый.

То, что я сейчас делал, со стороны смотрелось довольно… обыденно, и даже просто. Как, конечно же, просто может смотреться подбрасываемый вверх массивный нож-кукри, который то и дело исчезает из поля зрения, оставляя вместо себя лишь росчерк дымки разнонаправленными штрихами.

Подобное изменение скорости бросков было в некотором роде схожим со стрельбой из снайперской винтовки, когда раз за разом переносишь огонь в глубину, делая поправки с каждым выстрелом. Вот только я исполнял это в состоянии параллельного и раздвоенного сознания. Продолжая аналогию — словно снайпер, раз за разом переносящий огонь в глубину, делая поправки с каждым выстрелом… и ведя огонь с палубы катера, болтаемого злыми волнами неспокойного моря.

Но внешне выглядит довольно просто, да.

«Я конечно, предполагал, что ты и в состоянии покоя весьма опасен для окружающих», — сказал мне Николаев, когда мы пили коньяк у кровати с бесчувственной Ольгой. И добавил потом, после о-очень долгой паузы: «Но не предполагал, что настолько».

Тогда, больше трех недель назад, когда я коснулся рукояти меча, все пошло не так практически сразу же. Пошло не так потому, что я — как и приказал мне Николаев, был настроен сопротивляться. И едва увидел, как в меня проникают красные — необычно яркие в лазурном свечении астральной проекции чужеродные щупальца, сразу начал действовать.

Вот только действия мои оказались совсем не моими. Вернее моими, но не полностью. Все потому, что природа кровавых мечей была чужда людям; а вот инферналам, а конкретнее — лорду-повелителю демонического демону, природа кровавых мечей была не просто чужда, а глубоко враждебна. И едва моя правая рука коснулась рукояти меча и в меня проникла чужая сила, как левой я потянулся к спасительному пламени. Не к Огню, а именно к Демоническому пламени.

Демоническое пламя, как и Тьма, в силу врожденной одержимости не несло для меня никакой опасности. Для меня не несло, а вот для Ольги… В общем, почувствовав ее колыхнувшийся испуг я действовал на опережение. И когда прянул вперед, разрывая связь, соединившая нас ментальная конструкция разорвалась и взорвалась, осыпаясь мириадами осколков словно разбившееся каленое стекло.

«Мы все — первопроходцы на этом пути» — сказал мне Николаев, когда я, едва слышно постукивая зубами по краю бокала, запивал стресс коньяком.

Полковник сам ошибся с решением провести этот показательный для меня эксперимент. Он совершенно не ожидал такой реакции. Как потом сказал, потому что ведь до этого мечей я касался — на арене Базаара. Во время дуэли, в тот самый момент, когда перехватил брошенное бурбоном оружие. Да, в тот момент оно еще принадлежало пока живому бурбону, сущностью отождествляя себя с ним. Но реакции все равно не последовало. И Николаев просто не смог предположить, что мое тело, вернее спрятанный слепок знаний лорда-повелителя, так отреагирует на касание меча.

Ольга смогла встать с кровати только через три дня.