Тунберг, гораздо глубже проникший вглубь страны, чем Ставоринус, писал о бурах: «У жителей этой страны продуктов в изобилии, но они зачастую нуждаются в мебели. Здесь повсюду встречаются стулья и столы, сделанные руками самого фермера, которые он обтягивает телячьей кожей или изготавливает из скрученных в жгуты полос кожи. Полы в домах земляные, утрамбованные и гладкие. Чтобы они стали твердыми и прочными, их промазывают либо разведенным коровьим навозом, либо бычьей кровью, из-за чего они получаются довольно скользкими». Стеклянные окна были крайней редкостью, в домах не имелось ни чердаков, ни мансард, ни потолков, а балки крыши лежали прямо на стенах.

Дома, точнее, хижины такого рода, «построенные из необожженной глины, сформированной в виде кирпичей, слегка просушенных на воздухе», являлись более типичным жилищем среднего бура, чем величественные дома Грот — Констанции или Грот-Шура, которыми и по сей день восхищаются туристы. Нехватка дорог делала перевозку тяжелых грузов с большинства ферм (или на них) практически неосуществимой — за исключением летних месяцев, когда уровень рек падал и они становились проходимыми для запряженных волами фермерских повозок. Древесины во многих районах оказывалось настолько мало, что даже древесный уголь для кузнецов приходилось завозить из Европы.

Обращенная к суше граница колонии, об очертаниях которой имелись лишь смутные представления, начиная со времен ван Рибека постоянно отодвигалась на север и восток, а примерно с 1730 г. темп ее передвижения только ускорился. Фермерские сыновья с самого детства привыкали к тяжелой жизни, проходящей в охране стад своих отцов, в охоте и торговле (нелегальной) скотом с готтентотами. Одно за другим поколения этих приграничных жителей чувствовали все более возрастающую потребность пересечь Малое Кару и продвинуться дальше вглубь страны. Действуя подобным образом, скотоводы и охотники вытеснили готтентотов с их лучших пастбищ, а затем и с их менее пригодных земель. И в 1770-х гг. буры вступили в контакт с продвигающимися на юг племенами банту. Банту, как и приграничные буры, в первую очередь занимались пастбищным скотоводством. Поэтому вооруженных столкновений из-за выпасов и кражи скота было не избежать, даже несмотря на вялые попытки правительства Капской колонии установить четкую границу между белыми и черными по реке Хрут-Фис.

Чиновники компании время от времени обвиняли в провоцировании столкновений самих буров и отказывались санкционировать агрессивные действия против банту. Недовольные подобным отношением, решительно настроенные буры-кальвинисты Граффа-Рейне, к которым присоединились их соратники же из Свеллендама, в 1795 г. отказались от своей номинальной зависимости от доживавшей последние дни Ост-Индской компании и объявили себя верноподданными Генеральных штатов, имеющими право на полную региональную автономию. Такое заявление о преданности Генеральным штатам не следовало принимать слишком всерьез, поскольку множество побывавших в Капской колонии в конце XVIII в. отмечали, что буры считали Южную Африку своей родиной в большей степени, чем Нижние Земли (Нидерланды) у Северного моря, которые они никогда в глаза не видели. Легкость, с которой англичане осуществили обе свои оккупации района мыса Доброй Надежды (Капской колонии) в 1795 и 1806 гг., также свидетельствует об относительной слабости проголландских настроений африканеров. Лейтенанта Джеймса Прайора из Королевских военно-морских сил можно обвинить лишь в незначительном преувеличении, когда он писал несколько лет спустя: «Насколько мне известно, буров до тех пор, пока они могут с выгодой продавать свой скот и оставаться свободными от жестких юридических ограничений, мало волнует, кто владеет Кейптауном — англичане или китайцы». Следует добавить, что некоторые из пограничных общин осознавали свою культурную изоляцию и периодически обращались к властям с просьбой направить к ним постоянных кальвинистских священников и школьных учителей, однако на такие должности в диких местах находилось крайне мало добровольцев, даже притом, что компания была готова нести любые расходы.

Вдобавок к чиновникам, бюргерам и бурам в Капской колонии имелся еще один заслуживающий упоминания класс белых людей. Это были наймиты-кнехты, или служащие по контракту, большинство из которых вербовалось из состава гарнизона. Когда фермер не мог сам управиться со своей фермой, он обращался к властям Капстада с просьбой о предоставлении ему солдат из замка (резиденции местной власти) или (значительно реже) матросов из госпиталя. Если находился подходящий доброволец, согласный на условия фермера, его освобождали от военной службы — хотя по-прежнему могли призвать обратно в случае экстренной ситуации — и «сдавали в аренду» фермеру сроком на год, и его контракт ежегодно возобновлялся. Обычно жалованье такого кнехта, выполнявшего обязанности надсмотрщика или управляющего фермой, составляло 16 флоринов в месяц, с питанием и проживанием. Те, кого нанимали в качестве гувернеров для фермерских детей, начинали с 14 флоринов в месяц, но с ежегодной прибавкой. Менцель, сам служивший кнехтом, отмечал: «Для способного человека такая форма найма являлась важной вехой на пути к благосостоянию. Эти люди зачастую женились на дочерях или вдовах хозяина. На самом деле мне известны случаи, когда вдовы нанимали кнехтов с прицелом на супружеские узы». Разумеется, не все кнехты добились успеха на данном поприще, а лишь те, кто не опустился до уровня «белых бедняков», зарабатывавших меньше свободных квалифицированных «цветных» или даже работников-рабов.

Наем бывших солдат в качестве надсмотрщиков не решил проблем фермеров с рабочей силой. До некоторой степени этому способствовали ввоз и использование рабов. Поскольку Heeren XVII строго запретили порабощать готтентотов и бушменов, властям Капстада пришлось приобретать рабов в дальнем зарубежье. Двумя основными рынками рабов для них стали Мозамбик и Мадагаскар, кроме того много рабов ввозилось из района Бенгальского залива и из Индонезии. Поначалу их число было невелико. В начале XVIII в. в Капской колонии насчитывалось всего около 800 взрослых рабов, однако 50 лет спустя их число достигло 4 тысяч, а к 1780 г. почти 10 тысяч. В XVII столетии число белых колонистов росло быстрее, чем рабов, но в первой половине XVIII в. такое положение сменилось на противоположное. Многие из индийских и индонезийских рабов были искусными ремесленниками и мастеровыми, и некоторые из последних, под обобщенным названием slameiers[85], и по сей день держатся в стороне от общей массы «цветного» населения района мыса Доброй Надежды. У них совсем немного примеси негроидной крови, они сохранили некоторые голландские народные песни и употребляют выражения, которых больше не услышать от говорящих на африкаансе белых.

Вопрос о том, какой из трудовых ресурсов экономичнее — белые работники или «цветные» рабы, — губернатор вынес на обсуждение совета в 1716 г., и все советники, за исключением начальника гарнизона, без колебаний проголосовали за рабский труд. Один из советников утверждал, что, согласно гроссбухам компании, содержание одного раба составляет около 40 флоринов в год, тогда как белого кнехта целых 175. Также приводился довод, будто рабы более послушны и усердны в труде, надеясь на то, что со временем их освободят, тогда как белые работники имеют предрасположенность спиваться и превращаться в непригодную для найма нищету. Начальник гарнизона оспаривал правоту этих утверждений и горячо доказывал, что в долгосрочной перспективе белая рабочая сила обойдется дешевле и куда более полезна для благотворного развития колонии. Рабы же, утверждал он, всегда будут дорогостоящим неудобством, учитывая дороговизну их перевозки, высокую смертность, склонность к побегам и количество людей, необходимых, чтобы поддерживать порядок и присматривать за ними. Губернатор принял сторону большинства, добавив, что если у кого-то имеются сомнения в необходимости рабского труда, то ему следует «взглянуть, как все это осуществляется в Азии и во всех колониях Западных Индий, Суринама и т. д.». Решение это имело жизненно важное значение, поскольку с ним согласились Heeren XVII, и с тех пор никаких усилий по поощрению переселения европейских крестьян в сколь-нибудь значительных масштабах более не предпринималось. Количество рабов неуклонно росло, и на весь остаток столетия земледельческие фермы стали зависеть в основном от рабского труда.