ЯК. ван Лер, чья смерть в битве на Яванском море (в январе 1942 г.) явилась невосполнимой потерей для исторических исследований Индонезии, не раз выступал против распространенной тенденции голландских историков — а за их спиной и других — противопоставлять золотой век XVII столетия эре париков XVIII в., причем неизменно к умалению и в ущерб последнему. Он утверждал, что такое противопоставление стало результатом легенды, распространенной «революционными патриотами» 1795 г., чтобы использовать ее в политических целях против прежнего режима Голландской республики, и получило свое развитие в литературе XIX в., которую писали о золотом веке «национальные романтики». То, что в период эры париков Северные Нидерланды не дали миру таких живописцев, как Рембрандт, или поэтов, как Вондел, утверждал ван Лер, никак не отменяет того факта, что эта презираемая эпоха «осуществила великую работу по закладыванию основ современной буржуазной культуры» в Нидерландах, а также в других странах Европы.

При всем уважении к столь выдающемуся авторитету, мне кажется, что в некоторых отношениях традиционно признанный контраст между достижениями золотого века и относительным застоем эры париков действительно имеет место. И свое начало он берет не во времена «революционных патриотов» и «национальных романтиков» — этот застой уже обсуждался и подвергался критике в середине XVIII в. как в Голландской республике, так и во владениях Ост-Индской компании. «Слава богу, что мы живем в век процветания в Батавии», — писали генерал-губернатор и его совет в 1649 г., однако 100 лет спустя в корреспонденции его преемников не было заметно и следа подобной самодовольной удовлетворенности. Голландские периодические издания второй половины XVIII в. пестрят сетованиями по поводу реального или мнимого упадка национального характера и энергичности по сравнению с предыдущим столетием. Примечательно, что против этого широко распространенного убеждения раздавались голоса некоторых несогласных. Один из таких критиков подчеркивал (в 1769 г.), что те, кто сравнивает прошлое с настоящим, всегда выбирают самое лучшее в прежних поколениях для противопоставления его самому худшему в нынешнем. Он утверждал, что по сравнению с XVII в. пьянства, обжорства и буйных ссор в XVIII в. стало значительно меньше, и делал вывод: «Мы больше лукавим, зато меньше ссоримся». Следуя выбранной линии, он почти за два столетия предвосхитил появление современного голландского историка, который написал: «Мы восхищаемся Эразмом, который в беспокойный период описывал дружескую беседу в прекрасном саду как верх цивилизованного времяпровождения, однако возмущаемся его последователями XVIII в., которые воплотили теорию Эразма на практике. Мы антимилитаристы, но при этом питаем отвращение к наименее военизированному обществу за всю историю Нидерландов. Есть что-то чисто сентиментальное и иррациональное в отношении большинства нидерландцев к этому периоду». Быть может, это и правда, однако у пессимистов эры париков и тех, кто с ними согласен в настоящее время, имели — и имеют — некоторые веские и вполне достаточные основания считать, что вместе с окончанием золотого века страну покинула и слава.

Справедливо или нет, сокращение численности населения часто рассматривается как признак национального упадка, и в Соединенных провинциях в 1780 г. нашлось довольно много людей, включая и принца Оранского, которые считали, что населения в стране стало меньше, чем 100 лет назад. К сожалению, у нас нет надежной общей статистики по населению Голландии за XVII и XVIII вв., и нам приходится полагаться на некоторые современные и достаточно противоречивые оценки. Питер де ла Кур в своих «Интересах Голландии» (1662) подсчитал, что численность населения Соединенных провинций составляла максимум 2 миллиона 400 тысяч человек, однако признавал, что это число является весьма приблизительным. Более общепринятая оценка составляет около 2 миллионов жителей, и с этой цифрой согласно большинство современных авторов. Мне не удалось найти ни источников, ни каких-либо объяснений, почему эта цифра оставалась неизменной до самого конца существования Голландской республики, притом что почти все специалисты в данной области согласны, что именно такова была численность всего населения в 1795 г. Тем не менее в Западной Европе в целом во второй половине XVIII в. наблюдался быстрый рост населения. Тогда почему Северные Нидерланды оказались исключением из этого правила, тем более что в эру париков их не опустошали ни гибельные войны, ни вспышки чумы?

Одна из причин, обусловившая быстрый рост населения в Западной Европе во второй половине XVIII в., заключалась в том, что снижение младенческой смертности сопровождалось появлением супружеских пар, вступавших в брак в более раннем возрасте и, следовательно, имевших (при прочих равных условиях) большее количество детей. Нам неизвестно, насколько эти два фактора применимы к Соединенным провинциям, хотя англичанин, долгое время проживший в Голландии, в 1743 г. отмечал «поразительную бесплодность голландских женщин», словно это был достоверный и неоспоримый факт. Пожалуй, более значительным является то, что среднегодовое число браков в Амстердаме в период с 1670 по 1679 г. было практически таким же, что и в 1794–1803 гг., то есть 2078 и 2082 соответственно. Это правда, что средний показатель за прошедшие годы порой был выше, но он никогда не превышал 3204 в год (в 1746 г.), а ежегодное число браков колебалось между 2100 и 2500. В любом случае очевидно, что население Амстердама, неизменно самого густонаселенного и процветающего города республики, быстро увеличивалось между 1580 и 1660 гг., однако крайне медленно росло между 1662 (примерно 200 тысяч 100–210 тысяч душ) и 1795 гг. (около 217–221 тысячи душ). Количество жилых домов в Амстердаме между 1740 и 1795 гг. оставалось практически неизменным, что также говорит о том, что в указанный период существенного прироста населения не произошло, несмотря на то что ван дер Оудермелен утверждал в 1795 г. обратное.

В 1780 г. Амстердам все еще оставался процветающим портом с большими объемами заморской торговли, тогда как положение в некоторых других частях Соединенных провинций во второй половине XVIII в. было намного хуже. Джеймс Босуэлл писал в 1764 г. из Утрехта: «Большинство их главных городов ужасно обветшало, и вместо того, чтобы видеть, что у всех есть работа, вы сталкиваетесь с множеством бедняков, голодающих из-за вынужденного безделья. Сильно пострадал Утрехт. Здесь целые улицы несчастных, у которых нет другой еды, кроме картофеля, джина и бурды, которую они называют чаем и кофе; и, как мне кажется, хуже всего то, что они привыкли к такому образу жизни и что, если им предложили бы работу, они не приняли бы ее… теперь вы видите, что здесь все совсем не так, как представляет себе большинство людей в Англии. Если бы Уильям Темпл снова посетил провинции, он вряд ли поверил бы в те поразительные изменения, которые они претерпели». 14 лет спустя свидетельства Босуэлла эхом повторила голландская газета De Borger, в которой утверждалось (в номере за 19 октября 1778 г.), что экономический упадок нации достиг такого уровня, что казалось, «в ближайшее время население федерации будет состоять всего лишь из рантье и нищих — двух типов наименее полезных для страны людей».

Возможно, Босуэлл и De Borger слегка сгущают краски, однако имеется достаточно других свидетельств современников, чтобы предполагать, что население многих провинциальных городов в этот период уменьшилось и что сносились дома и целые улицы, чтобы освободить место для садов и лугов. Такое сокращение населения ни в коем случае не являлось повсеместным и, похоже, было наиболее заметным в небольших приморских городах Северной Голландии и Зеландии, а также в крупных материковых городах, таких как Утрехт, Харлем, Лейден и Делфт. Чего мы не знаем, так это куда подевался избыток городского населения (если таковой имел место). Предположительно, эти люди отправились на торфяники северо-восточных провинций, которые тогда как раз разрабатывались и где появились новые деревни. Примечательно, что население восточной провинции Оверэйссел выросло между 1675 и 1795 гг. почти на 90 процентов, однако такой впечатляющий рост почти никак не отразился ни на одной из других провинций, и, похоже, в большинстве из них численность населения либо застыла на месте, либо не исключено, что в некоторых случаях даже упала. К сожалению, Оверэйссел, одна из самых маленьких и беднейших из всех семи провинций, является единственной, для которой у нас имеются точные данные по численности населения во времена республики. До тех пор, пока не будут проведены дальнейшие исследования по демографической истории других провинций, из-за противоречивого и разрозненного характера имеющихся свидетельств, мы не можем с уверенностью сказать, увеличилось или уменьшилось общее количество населения Голландской республики в период с 1600 по 1800 г.