с вентиляцией цистерн главного балласта. А в двух шагах от Редина уже маячила цветущая Генкина физиономия:

– Михалыч! Я теперь для них, как Господь Бог! Могу реактор расплавить, могу взорвать. Загоняю решетки на верхние концевики, отключаю центробежные насосы и…

– Кончай ликбез! Или этому я тебя не сам в свое время обучал? Удалось сдвинуть?

– Да не думал я, Серега, что эту немчура американская разбрасывает специнструмент по трюмам почище наших салаг! Я бы у себя в отсеке за такое задницу надрал. Представляешь, в трюм к ним залез, ну, будто, дома оказался!

– Гена, иди на место, поставь Воронцова на визуальную связь. Сейчас продемонстрируем кое-что этим говнюкам.

Из нижнего люка, матерясь, вылез Сердюк:

– …их мать!!! Дети они неразумные, что ли? Пальцы все мне чуть не поотдавили. Сказал же: работать не будет! Так нет, щелкают и щелкают, проверяют и проверяют. Козлы!

Не успевший еще вернуться к реактору Генка заорал:

– Во-о-о! Господь Бог номер два! Или, лучше, просто – Бог-Отец! Погоди, Серега, сейчас еще откуда-нибудь Бог-Дух святой объявится, – это был явный намек на Корсунова. Лицо Генки приняло преувеличенно-задумчивое выражение:

– И кто же тогда у нас ты, Сережа?

Редин невольно включился:

– Портфели все расхватали, остался я – старый, больной, раненый капитан-лейтенант. А вот для них хочу стать самим Дьяволом, кошмарным сном, Федей Крюгером.

На такие вопли из соседнего отсека пришел Николай:

– Я не расслышал, у вас Хеллоуин?

– Вот и Дух Святой! «Крик-4» у нас, – опять завопил Генка, – сейчас черножопых будем учить азбуке подводника!

– Сергей, – Корсунов был по-прежнему серьезен, даже хмур, – с пожаротушением ничего не получается. Не нашел я станции никакой. Возможно, ее и нет, управление централизовано полностью. Хотя это просчет в живучести. Еще Рахимов просил передать, что с ЦГБ очень медленно все получается. Как-то не так машинки клапанов вентиляции расположены, что ли. Найти трудно, а подобраться и вовсе. Время бы потянуть.

Потом лицо его прояснилось:

– А с воздухом я их механика на ходу подрезал. Знал, что нужно себя от ВВД обезопасить, а снять электропитание никак не могу. Понял, что тянуть дольше нельзя, и от электромагнитных клапанов просто провода поотрывал. А он тут как тут! Ан, хрен ему уже по всей морде! Ты хоть представляешь, что было бы, если бы он до ВВД сумел добраться?!

– Коля, помнишь, мы в Северодвинске на ремонте стояли? Корабль в цеху, весь в строительных лесах, одних гражданских на нем человек 300–400 работали одновременно, причем не меньше сотни баб. Дырок в прочном корпусе нарезано – миллион. Спецы, чтобы до своего рабочего места добраться, минут двадцать тратили: махина-то с дом пятиэтажный. Так вот, в самый разгар рабочего дня кто-то из экипажа – вообще-то по секрету, это командир третьего дивизиона был – на перемычку ВВД в третьем отсеке, естественно, без предупреждения по трансляции, дал сигнал на открытие ЭМК. Коротенький такой импульсик. Веришь, на слух это было, как килотонный взрыв, а на деле через пять секунд все четыреста человек самостоятельно оказались на стапель-палубе! Кто лежал, кто бежал, кто орал. Нам бабы-изолировщицы потом признались, что трусики многим менять пришлось. Мужики, правда, стыдились признаваться.

– Это потому, что у них другое анатомическое строение организма, – с видом знатока встрял Генка.

– Оставим в стороне гинекологические подробности. Это, Геночка, не организм, это – ВВД! Ну ладно, разбежались по местам. Сейчас будем очередной экзамен сдавать. На самостоятельное управление ИХ заведованием.

Когда они остались вдвоем, к Редину обратился Эдуард:

– Сережа, наверно, во многом моя вина, что переговоры у нас как-то не получаются. Я же не переводчик! А тут еще сплошная специфика. Не успеваю, прости, может, упускаю что-то важное…

– Господин Корчинский! Мне нравятся некоторые евреи. Карл Маркс, Эйнштейн, Райкин. Многих я просто не терплю. Но тебя обожаю. Живыми выберемся, я тебе медаль подарю какую-нибудь, даже две. У меня много.

А если без шуток: все отлично, Эдик! Переговоры идут, как надо. Будь свободней, руками и пальцами чаще пользуйся, они же нас видят. Ругайся по-русски, еврейски, английски. Мир с ними у нас кончился еще на плавмастерской. Впрочем, он никогда и не начинался! А сейчас наступает этап, когда к черту всю эту дипломатию! Мы будем ставить условия, диктовать свою волю и указывать, что делать. Тон твой должен быть резким, напористым, приказным, безапелляционным. Понял?

Корчинский не слишком уверенно кивнул:

– Я постараюсь.

Они оба повернулись к объективу, и Сергей нажал на пульте тумблер вызова:

– Командир корабля, ответьте корме! Я хочу, чтобы рядом с вами находился стармех. Прежде, чем мы продолжим разговор, я вам кое-что продемонстрирую. Капитан! До сих пор мы лишь блокировали ваши удары. Сейчас я покажу, что мы в состоянии сделать сами.

Стоящему на визуальной связи с Марковым Воронцову Сергей сделал жест рукой, означающий на языке стропальщиков «Вира!» – «Поднимай вверх!»

– Механик! – Сергей снова был на связи с центральным постом, – следите за ростом мощности вашего реактора. Крикните, когда хватит.

Крик раздался через пятнадцать секунд. Редин дал команду вернуть стержни на место.

– Ну, что? Показать, как мы можем остановить все циркуляционные насосы? Или заблокировать парогенераторы? Капитан, вы хоть понимаете, что в любой момент мы можем устроить ядерный взрыв?! Или просто расплавить к чертовой матери всю активную зону, выпустив на подводную лодку такое количество радиации, что всё будет просто полыхать синим пламенем. Холодильные машины в корме прекратят работу по нашему желанию, как и опреснительные установки, и многое другое.

Не советую пытаться погрузиться: во-первых, вы без хода, во-вторых, мы частично вывели из строя машинки клапанов вентиляции ЦГБ. Ваши попытки добраться до воздушных перемычек уже ни к чему не привели.

Вам еще надо подумать? Через пять минут мы выйдем на связь. И, капитан, не следуйте советам потравить нас фреоном через систему пожаротушения или чем-нибудь еще. В следующий раз я объясню и покажу, к чему это приведет. Все. Конец!

Сергей разорвал связь. Он устало откинулся на неудобную спинку кресла. Раненая рука нестерпимо ныла. И онемела так, что он с трудом мог двигать пальцами.

– Я по натуре очень отходчивый человек, – Сергей говорил тихо, ни к кому конкретно не обращаясь, – многое могу забыть и простить довольно быстро. Но никогда в жизни этим зажравшимся янки не прощу моего утопленного тронного кресла!

– Перевязочку надо сделать. Больно крови много. И антибиотик подсыпать. – Вот и Корчинский на глазах из переводчика превратился в заботливого и строгого доктора.

– Еще чуть-чуть, Эдик, я потерплю. После следующей связи, надеюсь, у нас будет более длительный перерыв. Я пока