Он не сводит с меня хищного взгляда, плавно, не торопясь, исследует всю мою фигуру — от туфель на высоких каблуках, выше — по узким джинсам, кофте с не очень скромным вырезом, лицу. Его взгляд тяжел, толкает в грудь, как кулак. Бьет, не давая дышать.

Я замираю, не в силах пошевелиться, словно лань, застигнутая на дороге ярким светом фар.

Музыка грохочет, люди танцуют, но все это отходит на второй план.

А на первом — он.

Хищник с темным яростным взглядом. Он, словно на крючок, подцепляет меня на него. Не дает освобождения.

Я нелепо провожу руками по волосам, пытаясь сбросить морок, а он, не убирая от меня взгляда, лениво подносит ко рту мундштук кальяна…

Открываю глаза и тут же со стоном закрываю. Голова болит ужасно, виски пульсируют, и ощущение, будто под веки насыпан песок.

Невозможно даже повернуться, сразу боль усиливается. Кроме боли, еще слышу какой-то ужасный монотонный вой, или ной, который забуривается в затылок и добавляет страданий.

Когда я начинаю стонать и хвататься за голову, вой прекращается, а мои губ касается край стакана:

— Вот, выпей, выпей, девочка моя, маленькая моя, как же так, как же так? А-а-а-а-а-а-а-а-а…

Так вот, что это за вой! Ох… Пожалуйста, не надо, прекратите…

Я глотаю прохладный напиток. На языке ощутимая кислинка, молочная такая… Что это?

— Это айран, моя хорошая, ты пей, поможет… Как же ты так? Ай-ай-ай-ай-ай…

Не на-а-а-а-адо-о-о-о-о…

Я еще пью, а потом пробую прекратить вой.

— Не-е-е… — ох, это мой голос? Кошмар какой!

— Что? Что, девочка? Еще пить? На, еще попей!

К губам опять подносят кружку. Я послушно пью.

И затем еще раз пробую голос:

— Не на-до… Пла-кать…

— Ой, ну как же не плакать, девочка моя, как не плакать? Ведь еле живая! Я перепугалась! Что скажу твоему отцу? А маме? Ах, какой несчастье! Ох…

— Не на-до… Го-во-рить…

Я не знаю, о чем она собралась рассказывать моим родным, но чувствую, что не надо! Нельзя!

Без сил откидываюсь на подушку, так и не сумев открыть глаза. Не знаю, кто рядом со мной, по голосу не могу опознать. Кто-то из тёток, похоже.

И это хорошо. Значит, я в доме бабушки.

Но что случилось? Что со мной?

Голова на попытки вспомнить отвечает болью, и я опять со стоном закрываю лицо руками.

— Ох, девочка моя! Девочка! Надо же было так упасть неудачно? И Алия моя тоже… Ах!

Значит, это тетка Аиша, мать Алии и Рустама.

Имя сестры тут же пробуждает болезненные воспоминания.

Наша прогулка, клуб, танцы… Мужчина в мягкой зоне. Напиток. Плохо! Драка! Звериный рев!

И руки, надежные, сильные…

Меня касался мужчина. Куда-то нес… Ох… Что сделал со мной? Почему я ничего не помню?

А сестра? Что с ней?

— Алия… Что с ней?

Язык еле ворочается во рту, кажется, он распух и не помещается!

— Ох, с ней все хорошо! Она не пила спиртного, просто упала…

— Я тоже… Не пила…

— Ладно, девочка моя, пока не будем… Рустам отговорил меня звонить твоим папе и маме… Я не знаю, как ты себя вела у себя дома, что тебе позволяли… Просто здесь мы не разрешаем пить спиртное… Тем более, девушкам на выданье, невестам! Позор, какой позор!

— Я… не…

— Лежи, отдыхай, моя хорошая. Хорошо, что ничего не случилось плохого.

Я пытаюсь сказать, что не виновата, что ничего не пила и не хотела идти, но сил нет, тетка уходит, а я опять погружаюсь в муторный сон, наполненный мельканием светомузыки, воплями боли и звериным жутким рычанием. А затем я вижу цепкий внимательный мужской взгляд из полутьмы клуба… И проваливаюсь в блаженное беспамятство.

Просыпаюсь только вечером, судя по темени в комнате и за окном. Голова уже не болит, но слабость во всем теле жуткая. Привстаю, ищу телефон. Он совершенно разряжен, не удается даже время посмотреть.

Включаю наощупь ночник.

Оглядываюсь.

Я одна, в доме тихо.

Сажусь на кровати, какое-то время пытаюсь отдышаться, чувствуя ужасную слабость внутри.

Но надо двигаться. Хочется пить, желательно, того напитка, что давала тетка. И надо зарядить телефон. Судя по всему, я проспала полный день, наверно, мама и папа с ума сходят!

Ищу зарядку, включаю телефон.

И удивляюсь на безмолвие.

Нет, в соцсетях полный порядок: Лаура уже десять сообщений прислала, удивляясь, что я не отвечаю ей, Скотт тоже подключился, в нашем общем чатике — безумие и угрозы приехать за мной.

Торопливо отписываюсь, что все хорошо.

Чат тут же взрывается смс с вопросами. Но я пишу, что потом на все отвечу, и выхожу.

Звонков мамы и папы нет.

Так странно.

И страшно.

Неужели, они уже сюда летят?

Но почему не звонили?

Я старательно думаю о чем угодно, кроме произошедшего со мной и Алией этой жуткой ночью.

В памяти по-прежнему нет никаких воспоминаний о том, как я попала в дом бабушки.

И это жутко.

Страшась, проверяю себя на наличие… Следов? Хоть каких-то… На запястьях — синяки от пальцев. Это те парни хватали. Подхожу, пошатываясь к зеркалу.

На горле, груди, ничего нет. Ниже — нет. И, судя по ощущениям, ниже — тоже ничего. Губы, правда, побаливают… Потрескавшиеся от обезвоживания и красные, словно… Натертые? Как я так успела? Обо что терлась?

Обессиленно падаю на кровать.

Ох, и погуляла ты, Нэй… Вот всегда мама мне говорила, что ночные клубы — зло, а я…

Ну ничего, теперь я точно это знаю.

Но как же там Алия?

Стоит вспомнить сестру, как открывается дверь, и Алия возникает на пороге.

Видит меня, сидящую на кровати, и тут же со слезами бросается на пол передо мной, обнимает колени:

— Ох, Наира! Прости меня, прости, пожалуйста! Это все я! Я виновата! Прости!

Я машинально обнимаю ее, плачущую, за шею, затем тяну за руки с пола, чтоб посадить рядом.

Она плачет, тихо и сбивчиво продолжает просить прощения.

— Я так виновата, Наира, так виновата… Я не думала, что так будет! Не думала, что они…

— Как ты себя чувствуешь? — перебиваю я ее.

— Ох, лучше, я же только раз отпила… А ты половину коктейля… Я в себя уже в машине Рустама пришла.