своего носа... Богомол прибрал к руками все враждебно настроеные кланы, “тодзама” если по простому, нарушил ради Иэясу главный устав Сенши...

– ...“Люди нам не враги”.

– Оно! – Хюн отпил чаю и воодушевлённо продолжил: – Весь сброд, возникший после перемены власти, оказался в руках проповедников, понятное дело, что Токугава будет считать Хоккори санитаром и ближайшим другом, когда второй сможет безнаказанно сеять раздор.

– И что, он скинет с трона Токугаву?

– Это не первоцель.

– ?...

– Благодаря тебе, мы узнали кое-что, но тут я должен держать язык за зубами, а то могу его лишиться! Ха-ха!

– Почему Рёко не убьёт Хоккори?

– Разве это ему нужно?

– Как я понимаю...

– Никому это не надо, Согия-чан! Да и убей ты дружка Токугавы – станешь врагом всей Поднебесной, а это, считай, конец мирной жизни.

– У Рёко должен быть план.

– Не переживай об этом – играй свою роль.

* * *

Только почувствовал, что могу стоять на ногах – началось.

Демоны рвутся наружу, грызя плоть и вымогая кровавой жертвы. Кто я, чтобы им перечить. Удар за ударом – на руках не остаётся кожи, каждый выпад пробивает кулаки до кости.

– ГРХА-А-А!

Набрасываюсь на куклу – бью локтями, руками, вгрызаюсь зубами; поднимаюсь – топчу ногами.

– Сука! Сука! Сука!

Не могу терпеть воспоминаний!

Хватаю за голову – и об стену! Об стену Йошихиро! Об стену отца! Об стену Тэгами! Об стену Рёко! Об стену Кена!

Выбегаю во двор – об дерево!

Не остается ничего, только кучка осколков.

И кровь, много крови.

Падаю.

Тело изнурено, разум – разорван. Лежу на земле, глотая запах крови, смешанной с пылью. Сердце бешено стучит, а голова кажется расплавленным куском железа.

До завтра.

* * *

"Завтра" хуже чем "вчера".

На боль уже всё равно, меня изнутри разрывает двоякое чувство, словно человек и зверь не могут разобраться: кто главнее. Каждое следующее чучело было безобразнее предыдущего.

– Бей! Бей Бей! – стук барабанов, – Не оставь и мокрого места! Не оставь! Не оставь! Не оставь!

В такт бою тайко, наношу град ударов и не получаю ни одного в ответ. Кукла попасть не может. Неуловим. С размаху наношу последний – она отклоняется и прилетает мне в лоб.

– Сука!

Ярость охватывает вихрем. Противостоять не в силах.

– Да! Да! ДА!

Мир идёт рябью. Всё, что осталось – танец; кровь, отлетающая с костяшек кожа, обрубки мышц, солёный пот.

Тело – оружие.

Оно больше не принадлежит мне.

* * *

Во время срыва я серьёзно поранил ногу.

В стопу впился добротный кусок дерева, и я, в порыве злости, вогнал его глубже, вместо того, чтобы избавиться. Последствия стали видны уже на следующий день – нога опухла. Я мог использовать лечебные травы Хюна, но эта ноющая, воспалённая боль успокаивала, не давая срываться.

Теперь, вместо самоистязания, я лежал на полу в болевом припадке, ухватившись за синюю стопу. Никогда бы не подумал, что это может быть настолько спокойным занятием.

Иногда выхожу на улицу.

Это утро не исключение.

Смотрю на скалистую гору позади дома. Один вид громадной каменюки словно насмехается надо мной; гора всё это время наблюдала за срывами, за тем, как я кулаками втаптываю чучело в грязь... И ухмылялась.

"Как ты смеешь!?", – подумалось сразу.

Поковылял к уступу – начал взбираться вверх. Кто дал ей власть смотреть на меня из-за облаков, смеяться над слабостью и ничтожеством?...

Гора излучала пренебрежение – я должен её покорить!

Иначе никак.

Срываюсь, падаю – спиной на камни.

– А-А-А! – громогласный клич, – Не возьмёшь!

Солнце слепит глаза. Чувствую, как руки потеют, а ноги – тяжелеют; терни царапают лицо с ладонями; ветер начинает нарастать, проникая под одежду, вызывая дрожь