— Вот тебе и скотоводы…

— На реке жить и не ловить рыбу грешно даже для них.

Много было и мешков пшеницы, ячменя, проса, гороха и риса. Тут же связки чеснока и лука. В кожаных мешках переливался кумыс, было вино и буза — просяной алкогольный напиток.

— Награбили, твари, как есть — награбили!

Все были удивлены достатком кочевников в сравнении с жалким достатком болгар, на которых уже насмотрелись за весь теплый сезон.

— Вот куда всё девается…

— Кочевники — опора местной власти!

Кто-то из аромун выдал, а некоторые ромеи поддержали:

— Надо бы на кладбище к ним заявиться, покопать. Мало ли там чего с собой кладут…

— Ты чего это удумал?

— А чего? Имущество мёртвым уже ни к чему, а нам прибыток.

— Так это же покойники!

— И что?

— Не будет тебе покоя по жизни!

— Ой, сколько так говорят! Опасность может грозить только от местных жителей, что не потерпят разграбления могил предков. Но надо просто выяснить где чужаки…

— А чужаков они и сами уже разграбили!

— Возможно и так, а может и нет…

— Вы болтайте языками, да не забывайте работать! Сейчас время трудиться! Успеете ещё всё по сто раз кряду обсудить!

— А что делать?

— Грузимся! Потом всё переберём! Запрягайте телеги!

— Да какие телеги? Они по лесу не пройдут!

— А зачем нам в лес? Давайте на лёд вытащим и прямиком до Никополя.

Так и решили делать. Однако вопрос встал с свободными руками. Часть не могла работать из-за ран, часть была занята охраной пленников и была в патруле. Надо было что-то решать, так как время не стояло на месте.

Теодор предложил ромеям воспользоваться трудом пленных, как когда-то они — трудом рабов. Все согласились.

— Эй вы, кто поможет нам всё это увезти, тех мы отпустим на волю!

Вызвались несколько человек. Другие уже отошли от пережитого ужаса, кто-то презрительно отвернулся, сплюнул под ноги, кто-то не поверил.

— Что с оставшимися пленниками будем делать?

— Кочевники… Слышал, что их генуэзцы за самую малую цену берут -не самые лучшие работники.

— А женщины и дети?

— Почем знаю? Мессинцы, к примеру, всех берут.

— Им дай — они и мать родную продадут… — зашептали некоторые. — Хуже иудеев.

— Я бы не брал всех — в табор превратимся. Чем нас больше — тем мы медленнее, тем сложнее будет обороняться если что-то пойдет не так.

— Смотри, как злобно смотрит.

— На ночь надо их связывать, а то можем и не проснуться.

— Декарх, что скажешь?

Лемк решил не брать женщин и детей.

А пленники, что отказались работать… Кинжал сулиота и сабли аромунов были быстры. Все были поражены тому, как он спокойно и деловито сделал это дело, но понимали необходимость такого шага. Никого не смутила жестокость — всех смутила их деловитость, будто бы ничего и не произошло. Изрубили всех до последнего — и продолжили грузить телеги со всеми…

Здесь, на древней земле, поливаемой из поколения в поколение кровью её жителей за свою свободу, за жизнь, жестокость была распространена повсеместно. И представители любого из народов, проживающих здесь, из поколения в поколение передавали сказания о борьбе с соседями и обиды, засевшие в общей памяти народа. И события практически каждого года, каждого десятилетия не давали этим чувствам остыть.

Ромеи убивали болгар, друг друга, всевозможных кочевников и другие соседние народы, а те в ответ восставали и убивали множество множеств ромеев и друг друга, отхватывали себе куски территорий

Шли годы, десятилетия, сотни лет проходили, а полученная свобода с падением власти единой империи принесла лишь непрекращающееся кровопролитие.

И для многих уже тяжелая рука константинопольских владык — автократоров, басилевсов, императоров и диктаторов, как их не называй, уже не воспринималась как нечто ужасное.

И Лемк всей своей молодой душой хотел бы остановить эти смутные времена, вернуть наследие своего народа, принести мир, порядок и единый закон для всех.

Закинув в телеги все самое-самое ценное, согнали весь скот в единый табун затем уже и тронулись вниз по реке, к Дунаю.

Оставшимся женщинам и детям оставили хромых и успевших сильно отощать животных, среди которых были и кобылицы, и старые мосластые коровы. Может из сострадания, может от того что этот старый скот всё равно уже рисковал не выдержать дороги до Никополя.

Осталось вернуться с добычей.

Глава 4

Перед тем как ушли, аромуны, как имеющие свои счёты с юрюками (извечный спор кочевников за хорошие пастбища), всё что не могли испортить, изрезать и растоптать — сложили в кучу и справили на них нужду. И уже с чувством выполненного долга двинулись дальше.

Первое время приноравливались к движению. Подстегиваемые возможной погоней из соседних селений, в которых могли располагаться другие части тех же акынджи, ромеи и болгары выкладывались изо всех сил, чтобы отогнать большую отару овец и табун коней подальше. Вот только телеги, конечно, тормозили весь путь — пока выбрались на чистое место, где было не так много снега, знатно запыхались. Тут помогли силы пленников, которым не забывали раздавать тумаков, чтобы они не экономили силы.

Тут Теодор и обратил внимание на одного из пленников. Молодой парень не слишком был похож на кочевника. Да он вообще не походил обликом на смуглокожих сарацин, если не считать отращенной по их моде бородки, да будто подведенных краской бровей, что смотрелось немного неестественно.

Теодор знал не так мало слов сарацин, чтобы вполне сносно говорить, но ответы были такие же ломаные, парень явно подыскивал слова, и дальнейшая их беседа прошла на смеси ромейско-сарацинско-греко-болгарских слов.

Парень явно не ожидал к себе внимания, отвечал быстро, немного торопливо.

Идущие рядом ромеи, держащие руки на оружие и озирающиеся по сторонам, а также раненые, прислушивались к разговору, насколько это можно было сделать через скрип телег и блеяние отары.

На первые вопросы он испуганно глядел, но молчал, пока один из ромеев не вмешался в беседу:

— Бесполезный… — щелкнул пальцем по эфесу, намекая на возможные последствия для пленного.

— Понимаю! Понимаю!

— Кто такой? Как зовут?

— Мехмед Борис-оглы. Акынджи.

— Откуда ты родом?

— Я из местных — с Витоши, мой отец Борис Станчин.

— А ты Мехмед? Вероотступник? — закричали все вокруг. — Сжечь его!

— Погодите!

— Верно