litbaza книги онлайнИсторическая прозаБлагодетель и убийца - Полина Леоненко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 32
Перейти на страницу:

— А если ещё один ребёнок, так вообще можно на улицу выселяться. Лёва, хоть ты скажи!

— Я сказала тебе — на аборт не пойду! Хоть убей, а я ни за что! — Люда начала плакать, и я уже не мог не вмешиваться.

— Жора, пойди, остынь. Люда, давай я тебе воды налью. Вот так, пей, дыши ровно. Может, приляжешь?

Пока она укладывалась на кровать, он вышел в коридор. Чувства мои смешались, и ничего, кроме как уйти отсюда, я не желал. Мне было тошно от Гуськова, но жалость у меня проснулась к обоим. С одной стороны, Жора, на плечи которого уселась вся его семья и вечное бремя которого было всецело их обеспечивать; с другой, она — пугливая и уставшая женщина, которая боялась боли и смерти от аборта, а главное — осуждения больше, чем рождения ещё одного ребёнка. Я отправился на поиски Жоры и обнаружил его на лестничной клетке. Он докуривал вторую сигарету.

Прошу тебя, пойдём куда-нибудь. Мне тошно здесь находиться. Я готов быть кем угодно в твоих глазах сейчас, но твоё присутствие мне жизненно необходимо, иначе слечу с тормозов.

— Ты позвал меня сюда, чтобы я уговорил Люду на аборт?

— Нет… — он заметно стушевался, но потом решительно возразил, — хотя… ты думаешь, я что — врать тебе буду? Осел я в самом деле, если считаю, что ты мне поверишь! Пусть так, а ты бы как на моем месте поступил? От радости плясал? Черта с два я в это поверю!

Мне не хотелось ничего ему отвечать, и около минуты мы молчали. Я давился сигаретным дымом, сдерживался, чтобы не закашляться и чувствовал, что меня морозит.

— Лев, как человека тебя прошу. Как единственного друга…

— Пёс с тобой, пойду.

Мы набросали для Люды короткую записку и двинулись. Время близилось к восьми вечера. Волею случая мы оказались в том же кабаке, куда чаще всего захаживал Гуськов, — остальные места были закрыты. По выходным здесь обычно не наливали ничего крепче пива, но тот мог и им набраться, как следует. Зал был полупустой, контингент подобрался не самый приличный — от каждого стола нет-нет, да было слышно матерное слово, свист или хохот. Мы сели ближе к «сцене», где давеча стоял горластый «утомленный солнцем». Пока Жора опрокидывал первую кружку пива, от официанта я разузнал, что сегодня в репертуаре только военные романсы.

Вскоре кто-то один заявил во всеуслышание, что тоскливо совсем сидеть без музыки. Остальные тут же это подхватили и пару мгновений спустя все присутствующие требовали начала представления. Гуськов к тому моменту совсем поник, перед ним стояло две пустые кружки, пока я жевал холодный бутерброд с рыбой.

— Какое уж тут представление, братцы, — тихо причитал он, — тут уже занавес…

Самодельная «сцена» даже не была освещена, но в темноте было видно, как две темные фигуры с трудом и неприятным скрипом тащили что-то тяжелое. Затем появилась третья, меньше предыдущих, фигура, которая осталась на месте. Когда наконец, мигая жёлтым разных оттенков, зажглось несколько ламп, все смогли рассмотреть сцену.

За чёрным маленьким пианино лицом к залу сидела кукла. Вернее, сперва она действительно показалась мне куклой, пока ее глаза, густо подведённые тушью и длинными стрелками, не обратились к нам, посетителям, внимательно оглядывая каждого. Она была одета в красное платье, притом привычного для обывателя кроя, но таким уж ярким оно было, что само могло осветить все заведение. На собранные волосы она нацепила какую-то громоздкую заколку, и стекло, вставленное в неё вместо камней, блекло переливалось в лучах ламп. Образ ее казался аляпистым, совсем не подходящим для военных романсов и инородным для самой девушки. Как раз про таких героинь «Крокодила» всегда шутил Жора. Я испытал раздражение, понимая, что это нелепое создание собиралось петь о великих вещах.

Раз-другой мне случалось видеть ее в этом месте, когда я приходил к Гуськову, но тогда она была лишь белым шумом, не более. Я даже к ней не присматривался. Теперь мне вдруг показалось, что я оглох, потому что зал смолк. Даже среди самых шумных не нашлось того, кто решился бы что-то выкрикнуть. Все сидели, разинув рот и с замиранием сердца ожидая, когда это таинственное создание заиграет и выведет их из транса. Скорее всего, запой она «Мурку», они бы приняли и это с восторгом.

Выжидая, она закусила нижнюю губу, выкрашенную в цвет платья, и, стоило ей взять первые аккорды романса «Нам нужна одна победа», все затаили дыхание — мы ждали слов. А когда девушка запела, не знаю, что случилось, но люди превратились в единый голос. И я, и поникший Жора, и даже проснувшиеся пьяницы — все подхватили песню. В тот же момент мне стало безразлично — хоть даже она вырядилась бы в перья, я знал, что фразу: «Десятый наш десантный батальон» допою до конца. Незнакомка с силой давила на клавиши, брови нахмурились, голосом она твёрдо отделяла каждое слово. Я почувствовал что-то мокрое на щеке и сразу вытер ее ладонью.

Она закончила и встретила заслуженные овации. Изредка улыбаясь, смотрела серьезно и прямо, вновь оглядывая каждого посетителя. Стоило ее взгляду остановиться на мне, я тут же повернул голову в сторону и невольно заерзал на стуле. Когда большая часть романсов, каждый из которых вызывал самую бурную реакцию, была спета, когда все были готовы к тому, что вот-вот это таинственное нечто упорхнёт от них, вдруг медленно и даже робко она начала:

Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой.

Я хочу, чтобы слышала ты,

Как тоскует мой голос живой.

Ее хотелось слушать, она пела и играла изумительно. Я не знал, было ли это образование или талант. Но чувство, с которым из-под пальцев ее вырывалась музыка, не могло быть вымуштрованным, нельзя было запросто в такой песне отразить всю боль, все отчаяние и бесконечную любовь, что, верно, копились в ее душе. А, может, я уже и сам потерялся в тот момент в собственных мыслях, идя в них наощупь, полагаясь на самое первое, что приходило в голову. Может, я уже приписал ей те качества, которых не могло и быть. Вдруг я вспомнил, как близко сижу к ней, что совсем легко могу дотянуться, сесть рядом и разделить все то, что болело в моей душе. Но это было равносильно невозможному, и рыдания едва не вырвались из моей груди. Опомнился я от громких хлюпаний Гуськова, которому слёзы застилали глаза.

Музыка кончилась, свет сразу погасили, а после ни создания, ни пианино там не было. Так громко и восторженно на моей памяти люди давно не кричали с просьбой спеть ещё что-нибудь. Однако далее им лишь оставалось развлекать себя самим. Обсуждение музыки быстро поутихло, и вскоре от каждого столика до моего слуха доносились пошлые комментарии о том, какие формы, какие губки, волосы, глаза и прочие части тела были у певицы. Гуськов немного успокоился и даже повеселел. Наконец он спросил:

— Лёв, что мне делать?

— А чего ты хочешь?

— Ты сам знаешь…

— Жора, не советчик я тебе. Поверь, хотел бы что-то путное сказать, да не могу. Но мы оба с тобой знаем, что за руку на аборт ты Люду не отведёшь.

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 32
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?