— Да замолчи, ты-то что понимаешь в мужских делах! — Все это время Давид молча слушал, как всегда, не понимая смысла перепалок, обычно возникающих между отцом и дядей.

— Ну а как Чато? — поинтересовался Альфонсо.

— Вот этот каброн действительно сошел с ума! Вообрази себе — хочет свергнуть правительство!

— Весь в тебя!

— Что за хренотень эта нынешняя молодежь, недоумки поганые! Все что-то читают, музыку слушают, да такую, что не понятно, как у них барабанные перепонки не лопнут!

— А прически, — подхватила тетя Мария, — волосы у мальчишек длиннее, чем женские, не хватает только, чтобы начали в косички заплетать или платочки на головы повязывать!

— Наслушаются своей музыки, а потом принимаются критиковать правительство, предпринимателей, и уж никому не под силу научить их уму-разуму! Ну, откуда, скажи, в башках у этих обормотов берется, к примеру, что религия — опиум для народа? Ну, глупости же говорят, честное слово!

— Дать им хорошую взбучку — сразу утихомирятся! Появится Чато — пришли его ко мне на несколько деньков, вернется как шелковый.

— Если бы, сейчас уж не так, как в старину, я с Чато чего уж только не делал — и говорил по душам, и денег давал, и на курорт отправлял, и трепку задавал, и что же? Да ничего, свалил из дома, шатается теперь как ни в чем не бывало неизвестно где, а наша гребаная полиция в довершение ко всему наезжает на меня, грозятся арестовать!

— Серьезно?

— Их чертов брюхач команданте так и заявил мне, да только у этого сукина сына руки коротки, я вот на них в суд подам!

— На полицию в суд?

— Конечно!

— Не будь еще большим дураком, нельзя этого делать!

— А мы с Неной считаем, что это надо сделать обязательно! — вмешалась Мария. — Почему мы должны сидеть сложа руки?

— Да если мы это оставим просто так, они с нас потом не слезут!

— И что вы надеетесь добиться, Мария? Да эти каброны тут же наедут на Грегорио, смешают с дерьмом и всю спесь из него выбьют! Первое предупреждение вам уже сделано, сами понимаете!

— Мы находимся под защитой Конституции, — возразила Нена. — У нас правовое государство!

— При всем моем уважении к тебе, племяшка, прибереги эти сказки для своих экзаменов, потому что они не имеют ничего общего с действительностью! Рассказать, как я договаривался вчера с доном Педро Кастро? Его сын Сидронио подоспел, когда я еще находился на взлетной полосе, и дон Педро, по своему обычаю, дал мне на объяснения ровно столько времени, сколько у него уходит, чтобы выкурить одну сигару. Думаешь, справедливо, что нам пришлось расстаться с Давидом? Нет, конечно, но если бы я не согласился, его бы убили.

— А если обратиться в полицию, дядя Альфонсо? Неужели не вступится?

— Кто, команданте Насарио? Да он присутствовал при нашем разговоре!

— Вот каброн! — зло оскалился Грегорио. — Думаешь, не обманут?

— Уговор дороже денег. У нас в горах люди мстительные, но честные. Опять же, дон Педро Кастро отнесся с пониманием, и Насарио тоже, один лишь Сидронио требовал возмездия, больно кровь у него горячая. Вы даже не представляете, чего мне только не пришлось им наобещать, чтобы дон Педро его утихомирил!!

Прежде чем Альфонсо успел продолжить свой рассказ, его перебила сестра:

— Альфонсо, захвати для Тере эту материю, пусть сошьет что-нибудь дочерям, и вот еше, возьми, — и сунула ему в руки полиэтиленовый пакет с мачакой.

— Мария, не нагружай меня, ради бога!

— Если ты ему ничего не всучишь, наступит конец света!

— Это ты так думаешь!

— Мать, если будут звонить из команды, скажи, я уже еду, только подброшу этого педика в аэропорт!

Они сели в дядин «валиант» (или «валиум», как называл его Чато); Давид расположился на заднем сиденье и слушал, о чем беседовали отец и дядя Грегорио.

— Неужели город настолько изменился?

— Да, представь себе; то и дело где-то стреляют — одни говорят, это разборки гомерос, другие — что партизаны шалят, а с нас в конечном итоге стружку снимают!

— Я знаю одно — судебными исками от полиции ничего не добьешься.

— Да, полиция бдит денно и ношно, — подвел черту Грегорио.

Когда они свернули на шоссе, ведущее в аэропорт, Альфонсо повернулся к Давиду и потребовал:

— А теперь, сынок, рассказывай мне все, как было.

Давид поведал отцу, как пытался убежать, как его сбили с ног посреди двора, как само провидение подсунуло ему камень под кончики пальцев и подсказало, что спастись можно, лишь бросив его в голову Рохелио.

— Самая настоящая вынужденная самооборона, — убежденно сказал Альфонсо и, увидев мокрое от слез, несчастное лицо сына, встревоженно спросил: — Тебе нехорошо, сынок?

— Дьявол говорит, что никакая это не самооборона, что я самый обычный убийца.

— Ты и сейчас его слышишь? — Юноша порывисто закивал головой. — А что еще он говорит?

— Говорит, что мне придется отсосать. Дядя Грегорио рассмеялся:

— А ты скажи ему, пусть сам отсосет.

Все замолчали, а Давид вспомнил красную курточку и чуть влажное ушко Карлоты.

— Как там Карлота?

— Ох, сынок, не хотел я этого касаться, да, видно, никуда не деться, ты уже взрослый!

— Я хочу жениться на ней.

— Вот тут ты и допустил самую большую ошибку — нельзя трогать чужую невесту! Разве не учил я тебя уважать обычаи? Ты и ей неприятности причинил, и всем Кастро дорогу перешел, а потому не видать тебе теперь ни Чакалы, ни Карлоты, понятно? — твердо сказал отец и добавил: — И учти, чтобы больше камня в руку не брал!

На некоторое время в машине воцарилось молчание; за окнами расстилалась запитая солнцем долина. Наконец Давид не выдержал и стал оправдываться:

— Она сама меня танцевать потащила!

— Ну и что же! — суровым голосом перебил его отец. — Подле невесты чужому не место, заруби себе на носу!

— А теперь, когда у нее нет хозяина, мне можно жениться на ней?

— Нельзя! — потеряв терпение, выкрикнул Альфонсо. — Забудь о ней, говорю тебе!

— Да, дерьмо лучше не шевелить, — поддержат его Грегорио.

Альфонсо сделал глубокий вдох и продолжил уже спокойнее:

— Отныне у тебя наступит новая жизнь, дядя Грегорио поможет с работой, будешь жить один, делать что хочешь, но Карлота для тебя больше не существует!

Приехапи в аэропорт. Давид издалека узнал принадлежащий лесопилке «пайпер-чероки» и догадался, что именно на нем папа полетит домой. За последние тринадцать часов он видит уже второй самолет. Перед расставанием отец отсчитал ему несколько банкнот.