Она торжественно поклялась, что никогда к ним неприкоснется.

И оказалась клятвопреступницей ровно через месяц.

Пухлый (много толще обычного) конверт был вскрыт ночью, когдаВаська мирно спала, а Мику мучила бессонница. Фасоль и грецкие орехи – толькоэто и лезло ей в голову все последнее время. Фасолины с мягкими, сочащимисясукровицей отростками, битая скорлупа; сколько бы она не пыталась вспомнитьлицо Павла Константиновича – выплывала лишь проклятая фасоль и орехи,перемолотые в пыль. Кровавое месиво, как выразился Гоша. Если приправить егочесноком, горчичным соусом и майораном – получится сносная закуска.

В конверте лежали три пачки стодолларовых купюр – десятьтысяч в каждой, итого – тридцать. Сумма совершенно запредельная, до сих пордядя Пека не был таким щедрым. И, кроме денег, в конверте находилось ещекое-что: конверт поменьше, в такие обычно вкладываются валентинки, прощальныепослания самоубийц или беззубые плохо пропечатанные прокламации в духеарт-хауса: «Гори, Голливуд, гори!»

«Моим девочкам. Берегите себя».

Вот тебе и Голливуд.

К записке были пристегнута узкая бумажка, в которой даженеискушенная Мика признала банковский чек. Крошечный логотип (морской конек),утомительно длинный номер счета – на этом понятное заканчивалось. Непонятнымиоставались название банка, начинавшееся с «Deutsch», и само появление чека вконверте, ведь и тридцати тысяч, по разумению Мики, было более чем достаточно.За каким дьяволом нужен чек какого-то поганого немецкого банка? В Германию онане собирается и вряд ли когда-нибудь соберется, она и за пределы Питеравыезжала только раз, в их единственное египетское лето. И потом – они с дядейПекой никогда не говорили о Германии. Занятая мыслями о deutsch, Мика не сразуобратила внимание на цифру, проставленную в чеке – 1 000 000, алгебраи начала анализа подсказывали – миллион, миллион! Есть от чего прийти в крайнююстепень волнения, но и особого волнения Мика поначалу не ощутила. Скорее – недоумение,а потом и злость. Тридцать тысяч долларов еще можно было как-то переварить,как-то объяснить себе, а вот миллион…

Лишние неприятности, вот что такое миллион.

Лишние неприятности, бесплодные ожидания, напрасные мечты.

Миллион – опасен. Единица того и гляди проткнет тебя своимострием; провалиться в круглую полынью нуля – плевое дело, а их здесь целыхшесть. Как они образовались – неизвестно, куда могут утянуть – неведомо, а Мика– робкая, пугливая и совсем не авантюрная Мика – точно не всплывет.

Целый час Мика уговаривала себя расстаться с чеком, еще часискала место упокоения его бумажной души – и ничего лучше сумки из Гагр непридумала. В принципе чек можно было спрятать где угодно: из двухсот пятидесятиквадратных метров как минимум двести тридцать годились для тайника. Но… этимидвумястами тридцатью владела Васька. А от вездесущей Васьки ничего не скроешь,единственный уголок, куда она точно не сунется, – сумка с осколками ихпрошлой счастливой жизни. Вот уже год (с тех пор как Васька узнала о гибелиродителей) на все воспоминания было наложено табу. И Васька так ни разу и непосетила погост с могильными плитами серого и красного фотоальбомов. В серомбыло много мамы (до того, как она стала мамой), и много деда, и дедовых давноумерших приятелей-академиков; и дедовых учеников – юных бородачей, всех, какодин, влюбленных в маму. Кажется, там был даже дядя Пека, единственныйне-бородатый. И Микина бабка Полина тоже была, и полумифические мамины тетки изПереславля-Залесского – в обнимку с краснофлотцами. Не наблюдалось лишь «этой сукиВ.», но Мика пребывала в уверенности: она где-то, да есть. Зашифрованная вребусе солнечных пятен на полу террасы, поблизости от деда, поблизости от бабки– недаром тень, которую они отбрасывали, всегда была двойной.

В сером – «мамином» – альбоме царил образцово-показательныйоткрыточный июль, там правили бал южные веранды, инжир, мандарины, ласточкиныгнезда, юные бородачи и краснофлотцы.

Красный.

Красный альбом был всецело папиным, и еще – Микиным, и еще –Васькиным: семейным. Последние шесть листов занимали египетские снимки, а всамом конце, между последней страницей и обложкой лежала непрозрачная папка.

Фотографии с похорон.

Никакая сила не заставила бы Мику открыть папку, а даже еслибы заставила, – то и на этот случай имелась подстраховка: все фотографии впапке лежали вниз лицом. Именно в эту папку Мика, после недолгих раздумий,сунула чек.

Упс. Можно считать – похоронила.

По-хорошему в запретную папку следовало отправить и записку,чтобы иллюзия упавших с неба тридцати тысяч была полной. Это совсем неозначало, что неблагодарная Мика решила вычеркнуть из жизни их с Васькойблагодетеля, просто…

Так будет спокойнее.

Общение с дядей Пекой носило частный характер; то, чем онзанимается вне стен их квартиры, мало интересовало Мику, а сам он никогда нераспространялся на этот счет. Чиновник – да, крупный пост в правительствегорода – да, вот и все скудные штрихи к биографии: Не случись командировки слетальным исходом – штрихов бы не прибавилось. Теперь же Мика была вынужденасчитаться с темной стороной жизни солнцеликого Ра. Она и сама переметнулась наэту сторону, взяв у Гоши конверте деньгами.

Гоша.

Он откровенничал не только о фасоли и орехах в грудипокойного, не только о кровавом месиве лица. Были и другие откровения: в связисо смертью Хозяина шерстят массу людей. Не исключено, что масса станеткритической,. – и тогда придут к ней, Мике. Робкой, пугливой, совсем неавантюрной Мике. К чему это приведет – Мика не знала.

Не думать, не думать, не думать. Запретить себе думать!

Лучше думать о том, что Гоша, памятуя о славномкикбоксерском прошлом, не выдаст ее и не укажет на тропинку, ведущую к ее дому.У него хорошее лицо, и обнадеживающий, без малейшего изъяна череп, и губы, каку американского актера Грегори Пека, а Грегори Пек никогда не играл злодеев.Первый бокал мартини за его, Гошин, счет – так выглядело предложение, котороени за что не назовешь непристойным;

Он не выдаст Мику.

И потом – он просто привез деньги. Он делал это не раз, ещепри жизни хозяина, он сделал это и после смерти.

Кстати, почему он сделал это?

Хозяина больше нет в живых, а Мика вовсе неждала этих денег,как не ждала их никогда, она могла и вовсе не узнать о них. Ничто не мешалоГоше присвоить содержимое конверта, тем более что конверт был много толщеобычного. А Гоша даже не заглянул в него, Мика была почти уверена в этом:тридцать тысяч и анонимный чек на миллион – слишком большое искушение. Вряд либы Гоша удержался, никто бы не удержался. Значит, существовала причина, покоторой а) Гоша не сунулся в конверт и б) сунулся, но не рискнул вытащитьденьги. Существовало нечто гораздо более опасное, чем цифра на чеке. Не для нее– для телохранителя Солнцеликого. Что-то такое, чему он беспрекословноподчинился. И сам Гоша не так прост, как кажется. Обнадеживающий, без малейшегоизъяна череп тоже может ввести в заблуждение, а что касается Грегори Пека… Онвсе-таки играл злодеев.