— Да я же не говорю, что русский народ лучше других. — Регулярные споры с Карлом мучительны для меня. — Но он — страстотерпец, народ-мученик. И одновременно — великий оптимист, мечтатель, наивный созидатель… Россия — понятие метафизическое. Русский народ самобытен. Исключителен. Да, исключителен, не надо на меня так смотреть!..

— В ушах навязла эта тема о самобытности. Отравили себя речами об исключительности, залезли в дебри зауми, а сами давно на задворках истории… Россия своеобразна в одном — в глупости непроходимой. Ну, и в самобичевании тоже.

— Браво! Диагноз. Может, хватит самим себя прикладывать? Ты вправе обличать пороки в своем Отечестве, но ведь не до отрицания достоинств. Не надоело хихикать, когда о твоей стране с висельным юморком чушь несут? Хохмач Жванецкий вместо Салтыкова-Щедрина, жуир Вишневский вместо Лермонтова, свора доморощенных психологов-детективщиков вместо Достоевского…

— Ну, сравнила! — Карл сморщила нос. — И потом, еще неизвестно, каким был бы Достоевский в наше время.

— Каким?

— Во всяком случае, наверняка не ура-патриотом. Он вненационален. Наднационален!

— Достоевский? Вненационален? Ладно! Но только потому, что национален до глубины души.

Господи, о чем спорим! И чего спорим? Недели не проходит, чтобы мы с Карлом не сцепились по какому-нибудь подобному поводу.

— Национальность. — Всплескивает руками Карл. — Да об этом сейчас вообще не принято вспоминать в приличном обществе. Плохой тон, знаете.

— Стоп, зачем же из меня монстра-то делать? Просто всяк все же должен помнить, откуда его корни…

— По-твоему, все что-то «должны», «обязаны»… В честь чего?

— Карл! — Достала она меня. — Для тебя не существует Родины?

— А что такое Родина? — Прямо смотрит она. — Нечто иррациональное, эфемерное, отчего слезы на глазах? Умный человек сказал, патриотизм — прибежище подлецов. Отечество? «Моя» страна? Красиво! Но именем Родины оправдывается не меньше злодеяний, чем, я не знаю, именем Христа! Что мне называть Родиной? Место, где родилась? Не смеши меня. Я ему ничем не обязана. И оно мне — тоже.

— Круто!

— Ну, а как? По-твоему выходит, с рождения я должна быть моральным должником определенной точки пространства? Только потому, что там меня произвели? Благодарю покорно. Может, я обязана этой стране воздухом, которым дышу? Или обязана ей водой, которая, кстати, включаема в мировой круговорот воды в природе?

— Да нет, я не о том. Но есть же понятие русского как такового.

— А что его формирует?

— Да хотя бы язык…

— Какая разница? С тем же успехом мы могли бы и по-английски говорить. Сочетание обстоятельств — и человеку повезло или не повезло родиться в той или иной стране.

— Ладно… — За что еще спрятаться от бронебойных доводов? — А культура…

— Ни одна культура не лучше другой… И вообще, нет такого народа — русские, есть народ — россияне.

— Это все равно что сказать, нет евреев, есть израильтяне!

— Совсем не одно и то же.

Думаю о Карле. Все возвращаюсь к нашему детскому спору. Почему я всегда остаюсь идиоткой в таких стычках? Не могу толково передать то, что чувствую. Случается сказать глупость — и нет смелости отречься от нее. И на Карла наехала. Или она виновата? Доказывала мне вовсе не то, что на самом деле думает. Вспоминаю, как дома ее к телефону ласково подзывают: «Машенька…»

Я рассказала об этом споре одному знакомому, взрослому человеку. Сбивчиво, ища поддержки, пытаясь еще раз прояснить для себя свою позицию. Он уточнил:

— А кто она по национальности?

— Н-не знаю.

Он развел руками:

— В таком случае, ваш спор по меньшей мере нелеп.

Много позже я узнала, что Карл еврейка.

Лена глядит в окно. За окном — темные ели под колпаками снега. Грязная дорожка, по которой двигаются беззвучные люди. За кварталами жилых домов кто-то раскурил огромную трубку, и дым слоями стелется над плоскими крышами.

Лицо Лены… Выдаются скулы и подбородок. Типичная арийская физиономия, как она говорит. Она похожа на ящерицу. И холодна, когда это необходимо. На столичных улицах — качество незаменимое.

— Девушка, который час? — С тех пор, как изобрели часы, арсенал уличных ловеласов стереотипен.

Взгляд стальных Лениных глаз:

— Молодой человек, вам пора уже собственные часы купить.

— Может, вы мне их подарите? — Пытается выкрутиться молодой человек.

— Разве я похожа на человека, у которого на вас есть деньги?

И незадачливый ухажер откатывается. Разве что раз-другой оглянется на девушку, которая одета «во что попало». Ну, во что попало под руку из неслабого лениного гардероба.

— Обернись. — Вдруг говорит она.

Оборачиваюсь.

— Никита…

— А, румянец… Милочка, я — Шерлок Холмс.

— Ничего подобного! — Возмущаюсь и ужасаюсь.

Неужели так заметно? И зачем Лене называть меня милочкой?

— Ладно, допустим, — сдаюсь я, — по-твоему, шансы есть?

— Шансы есть всегда. За любовь надо бороться. — Воодушевляется она. — Хватай обеими руками. А можешь еще и зубами вцепиться.

— Ага. За горло.

— Нет, я серьезно, девонька. За свое драться надо.

— Но только ты ему не говори, — попросила я.

— Своих не сдаю. — Вскинулась ящерица. — Будь спок. А что касается тебя, не пора ли вместо мировоззренческих войн повести наступление на любовном фронте? Вот для примера я. Я вся инстинкты. Философские басни хороши для тех, у кого разум над инстинктами преобладает. Прости, но меня не волнуют общечеловеческие проблемы. Я решила не забивать себе голову такой ерундой, — она поглядела с вызовом, — Хочу жить, как живется.

— Леночка, как же ты оторвана от реального мира!

— Глупости, это ты оторвана!..

С негромким скрипом раскрывается тяжелая «фиртка» — калитка. Казалось, весь год мы не выпускали из сердца ни малейшей детали… Дом опять уменьшился. Он все ниже с каждым годом.

— Все люди кругом начали строиться. — Рассказывала баба Соня. — Так я «ни, ни», а тогда дед как вперся: «Будьмо строить, и все».

В прежней хате, еще довоенной, пол был земляной. Застелили его лишь в пятидесятых. Я застала ту хату, точней, только безжизненный остов без крыши. Сейчас на ее месте сарай с сеновалом. Да на одинокой старой стене — планки крест-накрест, остатки штукатурки. Но вскоре не будет и ее.

— Потом дед говорит, вот добре, что не послухав тебя, построил дом. Бо тогда и гроши бы пропали, и хаты бы не было. Да и люди сказали бы, что я пьяниця, что гроши пропил та и дома не построил. Эж гроши на сберкнижках лежали, а как почалися все перетурбовки, так и загинули.