Наступившая смерть словно нанесла мне удар в живот. Намгновение я почувствовал тошноту, но потом остались только тепло, сытость иослепительное сияние живой крови вместе с потрясшей все мое тело предсмертнойдрожью жертвы.

Я упал в его грязную постель. Сколько я там пролежал,созерцая низкий потолок, не знаю.

Когда кислые, затхлые запахи комнаты и зловоние его теластали нестерпимыми, я поднялся и поплелся прочь, двигаясь так же неуклюже, каки он. С ненавистью и злостью я молча отдался смертным движениям, ибо не желалбольше быть невесомым крылатым ночным скитальцем. Я хотел быть человеком,испытывать человеческие чувства; его кровь наполнила каждую клеточку моеготела, но мне этого было недостаточно. Совершенно недостаточно!

Куда подевались все обещания? Полузасохшие чахлые карликовыепальмы стучали об оштукатуренные стены.

– О, ты вернулся, – сказала она мне.

Низкий сильный голос, без всякой дрожи. Она стояла передуродливым плетеным креслом-качалкой с ободранными кленовыми ручками, сжимая вруке дешевый роман, и внимательно смотрела на меня сквозь очки в серебрянойоправе. Маленький бесформенный рот, приоткрывающий желтые зубы, отвратительныйконтраст с темной личностью, проявившейся в голосе, которому неведома слабость.

Что, во имя Бога, думала она, улыбаясь мне? Почему она немолилась?

– Я знала, что ты придешь, – сказала она. Она снялаочки, и я увидел остекленевшие глаза. Что им предстает? Какие видения от меняисходят? Я, способный безупречно контролировать каждую мелочь, был такобескуражен, что чуть не заплакал. – Да, я знала.

– Правда? И откуда ты знала? – прошептал я, приближаяськ ней, наслаждаясь интимной теснотой заурядной комнатушки.

Я протянул свои чудовищные, слишком белые для человекапальцы, достаточно сильные, чтобы оторвать ей голову, и нащупал ее тонкоегорло. Запах «Шантильи» – или какой-то другой аптечный запах.

– Да, – негромко, но уверенно повторила она. – Явсегда знала.

– Так поцелуй меня. Люби меня.

Какая она теплая, какие у нее крошечные плечи, как онавеликолепна в своем увядании – слегка пожелтевший, но еще полный ароматацветок: под утратившей свежесть жизни кожей танцуют бледно-голубые вены, векиплотно прилегают к закрытым глазам, кожа туго обтягивает кости черепа.

– Забери меня на Небеса, – попросила она. Казалось, чтоголос ее исходит из самого сердца.

– Не могу. Ах, если бы это было в моих силах! –мурлыкал я ей на ухо.

Я обнял ее и уткнулся лицом в мягкое гнездышко седых волос.Прикосновение к лицу ее сухих, как осенние листья, пальцев заставило менявздрогнуть всем телом. Она тоже дрожала. Нежное, изможденное маленькое существос бесплотным, словно хрупкий огонек, телом, существо, обладающее теперь лишьразумом и волей!

«Одну каплю, Лестат, не больше!»

Но было уже слишком поздно, я понял это, когда мне на языкбрызнул первый фонтанчик крови. Я опустошал ее досуха. Конечно, ее встревожилимои стоны, но потом она уже ничего не слышала… Как только это начинается, ониперестают слышать окружающие звуки.

«Прости меня».

«О, дорогой!»

Мы вместе опускались на ковер, любовники на шершавомлоскутке с поблекшими цветами. Я видел упавшую книгу и рисунок на обложке, новсе казалось ненастоящим. Я осторожно обнял ее, чтобы не сломать. Но пустойскорлупой в данном случае был я, не она. Смерть наступала быстро, словно онасама шла мне навстречу по широкому коридору в каком-то совершенно определенноми чрезвычайно важном месте. Ну конечно, желтая мраморная плитка… Нью-Йорк,слышен даже доносящий снизу автомобильный шум и тихий удар хлопающей в другомконце холла двери.

– Спокойной ночи, дорогой, – прошептала она.

У меня слуховые галлюцинации? Как она до сих пор можетпроизносить слова?

«Я люблю тебя».

– Да, дорогой. Я тоже тебя люблю.

Она стояла в холле и улыбалась. Густые рыжие волосы красивозавивались на уровне плеч; чуть раньше ее каблучки громко и соблазнительностучали по мрамору, но сейчас ее окутывала тишина, хотя складки шерстяной юбкивсе еще колыхались; она смотрела на меня с очень странным хитрым выражением, апотом направила на меня маленький черный тупоносый пистолет.

«Какого черта ты делаешь?»

Она умерла. Раздавшийся выстрел был столь оглушительным, чтокакое-то время я не слышал ничего, кроме звона в ушах. Я лежал на полу и тупосмотрел в потолок, ощущая лишь запах кордита в нью-йоркском коридоре.

Но я был в Майами. На столе тикали ее часы. Изперегревшегося телевизора доносился сдавленный, еле слышный голос Кэри Гранта –он говорил Джоан Фонтейн, что любит ее. А Джоан Фонтейн была так счастлива.Ведь прежде она была уверена, что Кэри Грант собирается ее убить.

Я тоже.

Саут-Бич. Вернуться бы к Неон-Стрип. Но на этот раз яудалялся от шумных улиц, вышел к песку и направился к морю.

Я шел и шел, пока не остался совсем один – ни ночныхкупальщиков, ни любителей прогуливаться по пляжу. Только песок, с которого ужестерлись все дневные следы, и огромный серый ночной океан, без отдыха бьющийсяо покорный берег. Какое высокое небо, полное быстрых облаков и далеких, едваразличимых звезд.

Что я наделал! Убил ее, его жертву, выключил свет жизни той,кого обязан был спасти. Вернулся к ней, лег с ней и убил, а она слишком поздновыстрелила из невидимого пистолета.

Меня опять мучила жажда.

Потом я уложил ее на маленькую, аккуратно застеленнуюблеклым нейлоновым одеялом кровать, сложил ей руки и закрыл глаза.

Господи, помоги мне. Где мои безымянные святые? Где ангелы скрыльями, готовые отнести меня в ад? А когда они придут, станут ли онипоследним прекрасным зрелищем, которое мне суждено увидеть? Можно ли, падая вогненное озеро, проследить за их поднебесным полетом? Стоит ли надеяться впоследний раз лицезреть их золотые трубы, их обращенные к Небесам лица,отражающие свет лика Господня?

Что я знаю о Небесах?

Я долго стоял и смотрел на далекие ночные облака, а потомповернулся назад, к мигающим огням новых отелей и сиянию уличных фонарей.

Вдалеке, на тротуаре, стоял одинокой смертный; он смотрел вмою сторону, но меня, скорее всего, даже не замечал – маленький силуэт на краювеликого моря. Наверное, он, как и я, просто любовался океаном, словно тот могсотворить чудо, словно океанская вода способна омыть и очистить наши души.

Когда-то мир представлял собой сплошное море; сто миллионовлет шел дождь. Но теперь космос буквально кишит чудовищами.