– Филя, наш новый возчик, – отрекомендовал егоСмольников. – А это, брат Филя, гроза всех нижегородских преступников –первая в мире женщина-следователь Елизавета Васильевна Ковалевская!

Он начал представление в свойственном ему шутливом тоне,однако тотчас заметил, какими негодующими взглядами мы с вышеназванным Филеймеряемся, – и сделал большие глаза:

– Да вы никак знакомы?

– Имели такое счастие, – сквозь зубы ответила я,забираясь в пролетку проворно и без посторонней помощи. Смольников знает,насколько я строга насчет посягновений на женское равноправие, потому с местане тронулся мне помочь, хотя, конечно, его душа, битком набитая предрассудками,и бунтовала. Филя тоже не подумал соскочить с козел и подсадить меня, хотя этовходит в его служебные обязанности.

Я мрачно уставилась в широкую, обтянутую синим казеннымсуконцем спину кучера. Настроение сразу испортилось. Следовало бы, конечно,спросить Смольникова, что ему известно о том деле, по поводу которого мы едемна станцию, однако я не могла выдавить из себя ни слова. Больше всего мнесейчас хотелось вернуться домой, под Павлино крылышко. Но немедленно сталостыдно и этих мыслей, и того, что я так легко поддаюсь случайному настроению.Чисто женская слабость, которую я всегда стремилась искоренить. Но что делать,что делать, если встреча с Филей пробудила во мне воспоминания об оченьнеприятных минутах!

Этот самый Филя – Филипп Филимонов, если не ошибаюсь! –год назад вез меня из Сергача. Тогда он служил на почтовых ямщиком. Я и знатьне знала, как его зовут, конечно: ямщик да ямщик. Мне надобно было поспеть кначалу процесса, на котором требовалось представить новые, собранные мною вСергаче доказательства преступления. Но я выехала позже, чем рассчитывала, даеще погоды стояли совершенно наши, нижегородские: дело было в декабре, новнезапно грянула оттепель, и сани еле скребли полозьями в каше, которая водночасье образовалась на большаке. Наконец мы дотащились до перегонной станциив Поречье – уже поздно ночью. И тут мне сказали:

– Лошадей вам нет. Ждите утра.

Легко сказать! В девять часов – начало процесса, а до городаеще верст пятьдесят!

Я вышла из почтовой конторы в совершенном отчаянии, чуть неплача. Хоть караул кричи! И впрямь – кошмар, катастрофа! Тогда я еще тольконачинала работать: ко мне, женщине-следователю, еще не привыкли, относились влучшем случае насмешливо-снисходительно, а вообще-то каждое лыко готовы былипоставить в строку. И я прекрасно понимала: опоздаю на процесс, ослаблю позициюобвинения – меня не помилуют. Самое ужасное, что защиту на том процессевозглавлял знаменитый Плевако, нарочно прибывший из Петербурга. Обычноаргументация обвинения рассыпалась, как только он прикасался к улике. Напроцессах он шел, как медведь по чаще, но я надеялась, что привезенные мноюдоказательства не сможет поколебать даже этот великий человек. И вот случилосьже такое!..

На дворе станции я увидела ямщика, который похаживал вокругсвоих лошадей, похлопывал себя рукавицами по бокам, но явно ленился распрягать.Коняшки показались мне еще вполне бодрыми. Я так и кинулась к ямщику, умоляядовезти меня до следующей станции. Пообещала ему столь хорошие чаевые, что онпохлопал рыжими ресницами – и согласился.

Мы тронулись в путь. Погода вновь изменилась: подморозило,лошадям стало куда легче бежать, сани так и понеслись. Мы очень лихо сделалиеще один перегон, лошади на другой станции нашлись, к процессу я поспела, идаже господину Плевако ничего не удалось сделать с неопровержимымидоказательствами преступления!

Надо сказать, что после того случая мои позиции вследственном отделе значительно укрепились. Однако за все в жизни приходитсяплатить… Не минуло и двух недель, как начальнику отдела пришла жалоба отсодержателя почтовой станции: ямщик Филимонов свидетельствовал, что я угрозамипринудила его сделать лишний перегон, сулила непременно засудить, если неповезет меня, гнать приказывала изо всей мочи, в результате чего одна излошадей сломала ногу…

Поскольку я совершенно твердо знала, что на станцию тройкапришла невредимой, было понятно: ногу лошадь сломала на обратном пути, наобмерзшем большаке. Понятно, что вышеназванный ямщик Филимонов хотел такимобразом сложить вину с больной головы на здоровую. Но понятно сие былоисключительно мне. А содержатель станции, желавший непременно возмещенияубытков, и вместе с ним ямщик Филимонов алкали моей крови и продолжали писатьна меня жалобы. Благодаря их усилиям мое скромное имя сделалось известно нетолько в прокуратуре суда, но и в прокуратуре палаты, а также в канцелярииминистерства юстиции и даже (!) в канцелярии государя императора!

Воистину – слух обо мне прошел по всей Руси великой. И надо жеприключиться такому совпадению, чтобы именно злокозненный и мстительный ФилиппФилимонов оказался новым кучером прокуратуры!

«Будем надеяться, – уныло размышляла я, трясясь впролетке, которую, такое впечатление, сей новый возчик нарочно направлял во всеподряд колдобины и выбоины… а впрочем, следует признать: дороги в нашем городевымощены преотвратительно! – будем надеяться, что содержатель той почтовойстанции не устроился к нам смотрителем гужевого двора, и я буду избавлена хотябы от встречи с сим записным крючкотвором!»

В это мгновение нас особенно сильно тряхнуло, так, что зубымои больно клацнули. Зубы Смольникова – тоже. Неужто он стерпит сие? Ведьмстительный Филя подвергает пытке не только меня, но и ни в чем не повинноготоварища прокурора!

Я осторожно покосилась на своего соседа, убежденная, чтоувижу на его лице возмущенную гримасу и готовность приструнить обнаглевшеговозчика, однако, к своему изумлению, углядела ехидную ухмылку, притаившуюся вуголках губ Смольникова. И тут меня осенило. А ведь все мои знакомые былиосведомлены о травле меня содержателем почтовой станции! Кого-то эта историяпотешала, кто-то мне сочувствовал – особенно сыскные агенты, которые собиралидоказательства обвинения в том, посрамившем великого Плевако, процессе. А вотСмольников в нем участия не принимал. Вспомнилось мне, он негодовал, что вСергач тогда послали не его…

Господи боже! Да он ведь наслаждается сложившейся ситуацией!Он сразу сообразил, кто такой этот Филя Филимонов – новый возчик! И мгновенноизмыслил маленькую пакость, которую можно подстроить коллеге – мало того, чтоженщине, да еще такой заносчивой строптивице, как я, которая никак не хочетпризнать его выдающихся достоинств и даже не скрывает недовольства методами егоработы! Он даже не мог дотерпеть до того момента, когда мы с Филей встретимсяестественным путем, и именно поэтому предложил заехать за мной! Как глупа ябыла, уверясь, что Смольников непременно хочет со мной примириться!

Невероятным усилием воли я погасила вспыхнувшее возмущение.Я не только женщина, но прежде всего – следователь. А вот Смольников держитсяотнюдь не по-мужски. Фу, какое бабство – эта мелкая мстительность!