шерсти гладить, говорит: «бяша, бяша»… А баран то вдруг как оскалит зубы и ему тоже: «бяша, бяша», — и, придавив пальцем последнюю строчку, Гоша повернулся к Пете. — Вот тебе и нет ничего страшного!

У реки всё так же монотонно улюлюкали лягушки. В вагончике включился репродуктор рации, и глухой голос произнёс: «Пятая тракторная, пятая тракторная…»

— Пятая тракторная на приёме, товарищ директор, — сказал Голубов.

— Почему Гошку домой не отправляете?

— Не хочет.

— Как это не хочет? А ну, позови его сюда.

Гоша захлопнул книжку и с недовольным видом вошёл в вагончик.

— Скажи ему, что отец сильно сердится, — говорил висящий на стене репродуктор, — и ругается на чём свет стоит. С ним иначе нельзя.

— Я уже здесь, папа, — сказал Гоша в трубку.

— Ты почему домой не едешь?

Петя заглянул в вагончик. Гоша стоял, опустив голову, и молча чертил ногой по полу.

— Довольно ногой картинки рисовать! — сказал репродуктор. Гоша вздрогнул и замер. — Тебя на сколько мать отпустила?

— На неделю.

— А ты сколько живёшь?

Гоша промолчал.

— Чтобы завтра был дома, а то я тебе… — Но в это время в приёмнике что-то расстроилось, строгий голос утонул в шуме, похожем на птичье щебетанье, и Голубову удалось наладить приём только тогда, когда репродуктор спросил:

— Понятно?

— Нам пора идти, я думаю, — сказал Петя Толе. — Девятый час. На участке тебе сегодня дежурить?

— Мне.

— Ступай. Пора.

Толя пуглива посмотрел в темноту.

— Или белого барана испугался? — подозрительно взглянув на него, спросил Петя.

— Ну да уж, испугался. Что я из «Бежина луга», что ли?

Петя оправил пиджачок и пошёл домой. Скоро он совсем растворился в темноте, и только сапоги его ещё долго шаркали за овражком.

Толя взглянул в сторону речки, на мохнатую горушку, смутно черневшую на фоне звёздного неба, и ему показалось, что горушка становится то больше, то меньше.

Он замер, затаив дыхание. Внезапно на горушке загорелись два ярких глаза. Толя двинулся немного вправо — глаза потухли, двинулся влево — загорелись опять. Может быть, это звёзды просвечивали сквозь кусты, а может быть, и не звёзды. Кто знает…

Толя потоптался немного у вагончика и позвал Гошу. Гоша вышел.

— Пойдём со мной, — предложил Толя, стараясь говорить как можно веселее.

— Куда?

— Пойдём посидим. Хорошее есть… местечко…

«Лишь бы время протянуть, — думал Толя. — Он не догадается. Во-первых, я не проговорюсь, во-вторых, темно, а в-третьих, он всё равно завтра, наверно, в МТС уезжает. Поговорю там с ним о чём-нибудь».

Ребята подошли к Мараморушке, перешли по бревну на другую сторону и углубились в мокрые кусты.

— Куда ты меня ведёшь? — ничего не понимая, спросил Гоша.

— Вот видишь — полянка. Здесь и скамеечка вкопана. Правда, хорошо? Давай посидим.

— Зачем?

— А так Просто… Жалко, «Бежин луг» не взял. Почитали бы…

— Да ты что? В такой тьме буквы только пальцами щупать. — Гошка немного струхнул. — Зачем ты сюда забрался?

— Да я… я… всегда здесь сижу.

— Ночью?

— Конечно, не днём. Ночью.

— Один? — в голосе Гошки слышалось явное беспокойство.

— Конечно, один. Ой, сюда нельзя!

— Чего нельзя?

— Нельзя сюда наступать. Сядь здесь!

— Почему же наступать-то нельзя?

— Там оно место такое, знаешь, место… заколдованное.

— У тебя, брат, наверно, не все дома… Ну тебя. Я думал, за делом позвал…

И, беспокойно оглядываясь на Толю, Гоша торопливо пошёл обратно.

— А вот не забоюсь, — шептал Толя, чувствуя, как от страха у него похолодел живот, — а вот всё равно не забоюсь.

Далеко в чёрном небе мерцали звёзды. На обрыве что-то зашуршало и плюхнулось в речку.

— Гоша! — закричал Толя не своим голосом.

— Что тебе? — раздалось из-за горушки.

— Гоша, иди скорее сюда! Сейчас я тебе что-то скажу!..

— Ну? — спросил Гоша, не решаясь выйти из-за кустов.

— Да ты не бойся. Правда, скажу. Только, чтобы ни одна живая душа об этом не знала.

Так Толя нарушил обещание, и тайна пятой секретной полеводческой бригады стала известна постороннему человеку, живущему в Березовской МТС.

5. НОВЕНЬКАЯ

Прошло несколько дней, и у ребят начались новые беспокойства. На полянке зазеленела единственная былинка — это проросло зёрнышко Мильтурумки, предназначенное для Димофея. Больше всходов не появилось: закопанные в землю семена Чародейки не давали о себе никаких вестей.

Собравшись перед началом занятий в школе, ребята стали думать: что бы это могло значить?

Фёдор с присущим ему равнодушием сказал, что ничего путного из этой затеи получиться не может, потому что с самого начала не выполнялись основные правила агротехники. Всему району известно, что земли в «Зелёном долу» кислые и для того, чтобы получить сносные урожаи, поля известковали в течение нескольких лет. А полянку, на которой стоял шалаш дедушки Егора, никто, конечно, никогда и не думал известковать, поэтому Чародейка там вряд ли выживет. Петя сказал, что об этом надо было думать раньше, что надо было сперва семь раз отмерить, а потом отрезать, и что не к лицу пионеру, который в переводе означает «самый первый», впадать в панику. Он предложил развести известь и хотя бы теперь полить участок. Но сколько разводить извести и много ли поливать, никто из членов пятой полеводческой толком не знал. Спрашивать об этом у агронома или у Дуси было опасно: они сразу догадаются, в чем дело.

Ребята были так озабочены, что ничего не замечали до тех пор, пока не загрохотали крышки парт и не поднялись ученики. За столом уже сидела Клавдия Васильевна, а возле неё стоял директор, держа за руку черноглазую девочку.

— Вот, ребята, вам новая подруга, — сказал директор. — Гусева Лёля.

Девочка выглядела, действительно, «новенькой» в новом коричневом платьице и свежем белом переднике.

— А где же твой папа, Лёля? — спросила Клавдия Васильевна.

— Здесь. В коридоре.

— Почему же он не зашёл?

— Не знаю. Наверно, стесняется.

Класс засмеялся. Клавдия Васильевна сделала строгое лицо, и смех затих.

Проходя на своё место, Лёля поздоровалась с Петей, но он почему-то смутился и сделал вид, что не замечает её. Несмотря на то, что Клавдия Васильевна стала перелистывать свою записную книжку с отметками и возникла опасность вызова к доске, большинство ребят украдкой наблюдало за Лёлей. Все, конечно, знали, что агроном привёз дочку, но она редко выходила на улицу, и многие видели её в лицо первый раз.

Лёля чинно уселась за парту, достала из портфеля, к которому был привязан маленький ключик, тетрадки, обёрнутые в блестящую оранжевую бумагу, гранёную стеклянную вставочку, такой же, как у отца, блокнот и коробочку из-под духов, наполненную, как