class="p1">Мать застыла на своем месте в первом ряду, опустив взгляд на колени. Ее руки сжаты в кулаки.

– В ночь перед отъездом отец позвал меня в кабинет. На столе стояли два стакана и бутылка виски, и он предложил мне выпить, потому что я остаюсь в доме за главного.

Алкоголь обжигает горло; я кашляю, глаза слезятся, и мне кажется, что я умираю, но отец хлопает меня по спине и велит дышать. Я вытираю лицо подолом рубашки и клянусь, что никогда, даже через миллион лет, больше в рот не возьму эту дрянь. Когда зрение проясняется, я замечаю на столе лист бумаги.

– Ты узнаёшь этот документ? – спрашивает Джо.

Оно снова передо мной – смятое и порванное с одного края письмо, которое я нашел в картотечном шкафу. Джо вносит его в качестве доказательства, а затем просит меня зачитать вслух. Я читаю, но в голове звучит голос отца.

И мой собственный вопрос: что, если я сделаю неправильный выбор?

– Внизу страницы стоит твоя подпись? – спрашивает Джо.

– Да.

– А рядом подпись твоего отца?

– Да.

– За последние девять лет отец говорил тебе, что аннулирует эту медицинскую доверенность?

– Протестую! – Адвокат Кары встает со стула. – Эта записка не является законной медицинской доверенностью.

– Отклонено, – бормочет судья.

Он снова принимается дергать себя за волосы. Удивительно, как он до сих пор не облысел. В какой-нибудь параллельной вселенной мы с Карой могли бы вместе посмеяться над этим.

– Мы больше никогда о ней не заговаривали. А потом он вернулся домой из Квебека, и все.

– Когда ты вспомнил об этом договоре?

– Несколько дней назад, когда просматривал бумаги в доме отца в поисках телефона смотрителя, который ухаживает за волками в Редмонде. Эта бумага застряла за ящиком в картотечном шкафу.

– Когда ты просматривал бумаги отца, – спрашивает Джо, – ты находил еще какие-нибудь доверенности?

– Нет, не находил.

– А как насчет завещания? Или полиса страхования жизни?

– Завещания не было, – отвечаю я, – но я нашел страховой полис.

– Ты можешь сказать суду, кто будет получателем страховой суммы в случае кончины отца?

– Моя сестра, – отвечаю я. – Кара.

Сестра изумленно открывает рот, и я понимаю, что отец не говорил ей о страховке.

– Ты указан как получатель?

– Нет.

Когда я нашел полис в папке вместе со свидетельством на грузовик и паспортом, я прочитал его от корки до корки. Я терзал себя вопросом: вычеркнул отец меня из полиса или заключил договор после моего отъезда?

– Ты удивился?

– Не особо.

– Разозлился?

Я поднимаю подбородок:

– Я уже шесть лет сам зарабатываю на жизнь. Мне не нужны его деньги.

– Значит, все усилия, направленные на то, чтобы стать опекуном отца и принять решение о медицинском уходе за ним, не являются следствием возможной денежной выгоды?

– После смерти отца я не получу ни цента, если вы это имеете в виду.

– Эдвард, – говорит Джо, – как ты думаешь, чего бы хотел сейчас твой отец?

– Протестую! – возражает Циркония Нотч. – Это выражение личного мнения.

– Верно, – соглашается судья, – но я тоже хочу его услышать.

Я делаю глубокий вдох:

– Я разговаривал с врачами и задал сотню вопросов. Я знаю, что мой отец не вернется. Он часто рассказывал о больных волках, которые отказываются есть, зная, что мешают стае. Они уходят на окраину территории, где слабеют и ждут смерти. Вовсе не потому, что они не хотят жить или выздороветь, а потому, что их болезнь ставит всех, кого они любят, в невыгодное положение. Мой отец всегда говорил, что думает как волк. А волк ставит стаю превыше всего.

Когда я набираюсь смелости взглянуть на Кару, мне кажется, что меня пронзили мечом. В глазах у нее стоят слезы, плечи трясутся от усилия, с которым она держит себя в руках.

– Мне очень жаль, Кара. – Я обращаюсь только к ней. – Я тоже его люблю. Я знаю, что ты так не считаешь, но это правда. И я хотел бы верить, что отец поправится, но этого не произойдет. Он сам сказал бы тебе, что пришло его время. И он должен уйти для того, чтобы семья продолжила жить.

– Это неправда! – выпаливает Кара. – Все твои слова до последнего. Он ни за что не оставил бы меня. И ты не любишь его. Никогда не любил!

– Мисс Нотч, успокойте свою подзащитную.

– Кара, – вполголоса говорит ее адвокат, – наша очередь еще придет.

Джо поворачивается ко мне:

– Твоя сестра придерживается иного мнения. Почему?

– Потому что чувствует себя виноватой. Она тоже попала в аварию. И сейчас она выздоравливает, а отец – нет. Я не пытаюсь сказать, что это ее вина. Просто она слишком погружена в ситуацию, чтобы принимать решения.

– Но тогда можно сказать, что ты слишком отстранен от ситуации, – возражает Джо.

– Я знаю, – киваю я. – Но я кое-что понял, когда вернулся сюда. Тому, кто уходит, кажется, что в его отсутствие все замирает. Мир застывает и ждет его возвращения. Но ничто не стоит на месте. Дома сносят. Люди попадают в аварии. Маленькие девочки взрослеют. – Я поворачиваюсь к Каре. – В детстве мы летом ходили в городской бассейн, и ты прыгала животом в воду с трамплина. Ты просила меня выставлять оценки, как на Олимпийских играх. Половину времени я был занят чтением и просто сочинял оценку из головы, а если она оказывалась слишком низкой, ты умоляла о повторе. Дело в том, что, когда становишься взрослым, повторов не бывает. Либо ты все делаешь правильно, либо все портишь, и тогда приходится жить с тем, что натворил. Я не видел отца шесть лет и всегда думал, что когда-нибудь мы поговорим. Я думал, он извинится, а возможно, и я тоже и наша встреча будет похожа на фильмы студии «Холлмарк» с хорошим и красивым концом. Я не могу вернуться на шесть лет назад, но в любой миг я мог бы взять телефон, позвонить отцу и сказать: «Привет, это я».

Я засовываю руку в карман и нащупываю полоску бумаги с предсказанием.

– Когда мне было пятнадцать лет, отец доверился мне. Я хочу, чтобы он знал: несмотря ни на что, даже на мой уход, он все еще может мне доверять. Я хочу, чтобы он знал: я жалею о том, как сложились между нами отношения. Возможно, у меня никогда не будет возможности сказать ему это в лицо. Так что это единственный известный мне способ.

Внезапно я вспоминаю, что произошло в кабинете отца, когда я подписывал договор. Мои пальцы разжались, будто обожженные огнем, и ручка выкатилась на пол. Отец взял мой стакан с оставшимся виски и осушил его. «Ты, – сказал он, –