Ей не хотелось спрашивать, как этот друг двоюродного брата переводит людей через границу. Набивает по тридцать человек в кузов фургона для транспортировки латука; сажает тебя на плечи и переносит через порожистую Рио-Гранде; доводит на твоих двоих до колючей проволоки? Не хотелось разрушать его мечту, но и чтобы это сделал кто-то другой — да так, что от нее и следов не останется, — не хотелось тоже.

И она сказала:

— Это может оказаться делом далеко не простым.

— Ничего, — ответил он.

— Нет, — сказала она. — Это может оказаться очень не простым делом. И даже если ты попадешь в Америку, тебе будет трудно зарабатывать на жизнь. Она там дорогая.

Он сидел перед ней, впитывая эти сведения, умудренно кивая.

— Мексиканцу нелегко получить гражданство, да и…

Глория замолчала. Что она делает? Она же с ребенком разговаривает.

— В общем, это не просто, — подытожила она.

Мальчик сидел, потирая подбородок. На секунду ей показалось, что у него выросла там эспаньолка.

— Как вы научились говорить по-испански? — поинтересовался он.

— Мои отец и мать были родом из Мексики.

— Вот они же переселились в Америку, — сказал он. — Значит, и я смогу.

— Это было давно. Мать проработала всю жизнь и ничего не добилась.

Мальчик промолчал.

— Даже я добилась не многого, — сказала она и немедля пожалела об этом. Ему она, наверное, кажется миллионершей. И униженная спокойным, прощающим ее взглядом мальчика, Глория прибавила: — Хотя заранее ничего сказать нельзя. Вдруг тебе удастся стать математиком.

— Если не получится фермером или певцом.

— Ты мог бы стать поющим математиком, — неуклюже пошутила она.

Мальчик удивился:

— Как это?

Краем глаза Глория заметила, что Карлос вставляет штуцер насоса в держатель.

— Похоже, мы почти закончили, — сказала она и, протянув мальчику тридцать долларов, попросила его оставить сдачу себе.

— Нет, сеньора. Отец не велит нам так делать.

— Я же тебе деньги не просто так отдаю, — сказала Глория. — Я плачу за концерт, который ты для меня устроил.

Он улыбнулся, впервые за время их разговора:

— Gracias.

— De nada[71].

Она пошла к двери.

Но затем, повинуясь внезапному порыву вернулась к прилавку.

— Раз уж у тебя такая хорошая память, скажи, ты когда-нибудь видел этого человека?

И показала ему фотографию Карла.

Мальчик бросил на нее короткий взгляд и ответил:

— Si.

У Глории даже живот свело от изумления.

— Видел?

— Конечно, — сказал он.

— Когда?

— Давно уже, — ответил он. — Летом.

— Здесь?

— Si, — сказал он, уже немного напуганный ее напором.

Она понизила голос:

— Расскажи, как это было.

— Брат тогда работал, а я играл за магазином, — он снова ткнул пальцем себе за спину, — с покрышками. Дом из них строил. А как услышал, что машина подъехала, пошел взглянуть на нее, узнать — может, это «мерседес». Но это был не «мерседес».

— Что за машина?

— Грузовичок.

— Какого цвета?

— Фиолетовый.

— Что еще ты запомнил?

— Они взяли взаймы тягач и уехали. Этот мужчина купил бутылку воды.

Карлос погудел. Глория показала ему рукой: садись в машину.

— Они? Так он был с кем-то еще?

— Да.

— Ты можешь его описать?

Мальчик потер нос:

— Он выглядел совсем как мужчина в вашей машине.

— Глория.

В магазинчик вошел Карлос. Рука, которой он обвил ее талию, показалась Глории страховочной поперечиной кабинки «русских горок», не позволяющей ей кубарем вылететь из этого мира.

— Чуть не забыл вернуть тебе это, — сказал он, протянув мальчику воронку.

— У вас наручник на руке случайно защелкнулся, — сообщил мальчик.

— Что?

Мальчик указал на руку пальцем.

— Вовсе не случайно, — сказал Карлос. — Это у меня браслет такой.

— Мужчины браслетов не носят.

— Я ношу.

— А она сказала — случайно.

— Ну, — ответил Карлос, — она не всегда бывает права.

И усмехнулся.

— До встречи, — сказал он, направляя Глорию к двери.

Они уселись в «додж». Глория завела мотор, Карлос развернул карту.

— Смышленый малец, — сказал он.

Незадолго до его смерти у брата Глории обнаружились признаки хотя бы одного дарования. В Лос-Анджелесе актерские способности не такая уж и редкость, однако задним числом Глории представлялось удивительным, что родившийся в латиноамериканском квартале мальчишка, которому на роду была написана смерть от множественных пулевых ранений, оказался способным изображать аристократичность, а с нею и любовь, печаль, мудрость, терпеливость, силу Выходя на сцену, Хезус Хулио гордо выставлял напоказ все качества, каких ему недоставало в жизни, да так убедительно, что Глория несколько раз слышала, как ее мать плачет после спектаклей.

Впрочем, в определенном смысле это было совершенно логичным. Он же всегда актерствовал. Взбаламученные эмоции, которые в младенческие годы Хезуса Хулио проявлялись в виде колик в животе, а в дальнейшем довели его до ранней смерти, находили для себя на сцене неизменно открытую отдушину.

Когда Хезус Хулио учился в восьмом классе, одна из его учительниц — женщина, чей оптимизм был оборотной стороной ее же неспособности добиться хоть чего-нибудь в Объединенном школьном округе Лос-Анджелеса, — задумала показать на выпускных торжествах несколько сцен из «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда. И учителя, и ученики отнеслись к ее затее как к издевательству, которое выпускникам придется претерпеть, прежде чем им позволят перейти в среднюю школу имени Теодора Рузвельта и изображать там взрослых людей. Сжуешь десять пачек резинки, получишь сигарету — что-то в этом роде.

Каким-то образом Хезус Хулио получил роль Джека. Глория помнила день, когда он принес домой текст пьесы, потому что Хезус в тот раз страшно разругался с матерью, а после скандала выскочил из квартиры и убежал в находившийся через квартал от их дома парк.