я же говорила. Там везде патрули, какая подмога? Война идет! Откуда вы свалились?

— Мы уже говорили, — сказала Лена. — А ты нам все время про войну. Война давно кончилась. Зачем ты постоянно ее вспоминаешь? Действительно хочешь нас напугать?

Девочка быстро перекрестилась. Это не осталось незамеченным. Никто, по крайней мере явно, из их одноклассников не крестился.

— Господь с вами, ничего она не кончилась. Бомбят Москву, разве вы не слышите? Прямо сейчас бомбят! — она подняла лицо к потолку избы. Лицо ее было серьезное и сосредоточенное.

Вдалеке что-то и правда будто взрывалось, тяжко бухало — снова и снова.

— Это в новом метро сваи забивают, — из темноты появился Петя. Его голос звучал авторитетно, но в этой уверенности проскальзывала и тревога — просто потому, что их до сих пор не нашли.

— Никакие не сваи! — девочка всплеснула руками. Она готова была расплакаться. — Я же вам показывала газету!

Ребята переглянулись, и Петя слегка кивнул остальным, как бы намекая, что девочка, скорее всего, слегка не в себе и поэтому не нужно ей перечить. Они, конечно, знали, что в их школе были такие дети, например тот чудак из десятого класса — Прокопьев, отец которого работал учителем труда. Тормоз, одним словом.

— Смотри, — вдруг сказал Петя. — Вот видишь радио! — в его руках появился миниатюрный радиоприемник. — Как тебя зовут, прости, вылетело из головы…

Несмотря на темноту, каждый, кто был в избе, уловил испуганный взгляд девчушки, словно в руках Пети она увидела не самый обычный, пусть и довольно дефицитный приемник, а какую-то огромную гусеницу.

— Катя, — пролепетала она и взглянула на Давида, который будто не замечал в руках своего друга что-то страшное и сохранял спокойный невозмутимый вид.

— Так… сколько сейчас? — Петя вскинул руку и посмотрел на серебристый циферблат. — Двадцать часов пятнадцать минут. — Глаза его засветились, будто бы он что-то знал, чего не знали все остальные.

Дом затих. Даже гудящие звуки вдали стали тише.

Петя перевернул приемник лицевой стороной к себе, нащупал сверху колесико включения, служащее одновременно регулировкой громкости, и щелкнул им, победно вскинув голову.

Девушка, назвавшаяся Катей, в испуге открыла рот — она хотела что-то сказать, но сдержалась и быстро приложила ладошку к лицу.

Давид продолжал улыбаться одними уголками губ.

— Ну че там у тебя? Неужели «Аббу» услышим? Или, как всегда, Пугачева будет? — усмехнулся Червяков. — Удивил козла капустой!

Но Петя даже не посмотрел в его сторону.

— Внимание! — почему-то он был уверен, что теперь радио заработает, хотя попытки чуть ранее поймать какую-нибудь волну не увенчались успехом. — Сейчас на первой программе радиостанции Юность начнется передача «В концертном зале», где будут транслироваться музыкальные вечера для юношества! И, если повезет, — воскликнул он, победно вскинув брови, — сейчас мы услышим… — он выдержал эффектную паузу и продолжил голосом на тон ниже: — … мы услышим Тото Кутуньо и его «Серенату»!

— Серената… — тихо проговорила Лена. — Вот это да! Не может быть… — она быстро взглянула на Витю, и он почувствовал, как по щекам разливается жгучий румянец. Сердце в груди забилось так быстро, что он подумал — это тот самый момент, ради которого и стоило ехать на «Зарницу». Чтобы станцевать с ней рядом, в темноте самую популярную песню года, которую показали, как он помнил до сих пор, на первое мая по первой программе телевидения. Тогда он слушал ее затаив дыхание, а потом урывками ловил и пытался понять слова и даже записал, пусть и в отвратительном качестве на магнитофон. Который, правда, пришлось продать.

При этой мысли он вздохнул и отвел взгляд от горящих глаз Лены.

— Серената, — тихо проговорила девушка у двери. — Что это?

— Сейчас услышишь!

Петя приблизил приемник к лицу, чтобы увидеть планку настройки волны, немного покрутил второе зубчатое колесико и вдруг… из динамика раздался громкий и совершенно чистый звук. Такой, словно его источник — передающая радиостанция находилась прямо за стенами избы.

— Поймал! — у Червякова вырвался удивленный возглас.

— Есть! — Петя победно вскинул небольшую черную коробочку над головой. — Есть! — повторил он.

И тут, как бы в подтверждение его слов, музыка прекратилась и раздался голос мужчины — узнаваемый во все времена и на всех континентах:

— В течение 14 октября наши войска вели бои с противником на всём фронте и особенно ожесточённые на Вяземском, Брянском и Калининском направлениях. После ожесточённых боёв наши войска оставили г. Мариуполь. За 12 октября уничтожено 89 немецких самолётов, из них 27 в воздушных боях и 62 на аэродромах противника. Наши потери — 23 самолёта. — Юрий Левитан сделал совсем крохотную паузу и продолжил: — В течение 14 октября под Москвой сбито 8 немецких самолётов…

Петя опустил радио.

В избе наступила мертвая тишина, в которой голос Червякова прозвучал как-то особенно жутко:

— Вот и потанцевали…

Глава 30

1984 год

Она встала с кресла, прошлась по комнате. Началась программа «Время», которую желательно было посмотреть, особенно блок о политике — утренняя политинформация висела на шее гирей и предполагала, что лектор будет осведомлен не хуже слушателей, а учитывая предстоящие выборы президента США, о которых столько говорилось, Маша обязана быть в курсе. Дважды она пыталась примоститься у телевизора с блокнотом и ручкой и заставить себя силой смотреть в голубой экран — но… не получалось.

По инерции она зашла в Витину комнату. Никого. Бросив рассеянный взгляд на календарь с бегунами, позади которых застыли восторженные лица болельщиков, она прошлась до окна, глянула сверху на темную улицу, — может быть, сын вот-вот выбежит из-за угла дома. Постояв с минуту, вслушиваясь в завывания ветра, она развернулась и, не выключая в комнате свет, вышла.

Свет горел везде — конечно, это жуткая расточительность, но сейчас, в девятом часу вечера, когда сына еще не было дома, она только так могла побороть тревогу, постепенно разрастающуюся внутри как снежный ком.

Неладное Маша почувствовала еще днем, около полудня. Сердце вдруг кольнуло так больно и неожиданно, что вязание выпало из рук, на лбу выступила липкая испарина, а в горле вдруг резко пересохло. Она откинулась на спинку кресла, пытаясь унять дрожь и невероятную слабость, которая испугала ее даже сильнее трепыхающегося сердца.

В голове пробежали нехорошие мысли. Сердце? Рановато, вообще-то. Но, учитывая