начинала свою карьеру на флоте и была ещё молода и красива! Уж я-то настояла б на том, чтобы ты поступил хотя бы в «Мореходное училище» и, пусть даже заочно, отучился на мастера смены. Как и я». После того, как Ганеша неосторожно заметил в разговоре с ней, что именно это и советовал ему мастер смены на его первом судне — стать его коллегой. Узнав о том, что в армии Ганеша был командиром отделения и вынужденно командовал целой ротой молодого пополнения, когда разъехались дембеля. «И мы ходили бы вместе, — мечтательно продолжала Немезида, — пока смерть не разлучит нас! Как я уже потеряла Поноса», — внезапно добавила она. Ноту «до»… появления Ганеши. С которым, не обнаружив Ганешу в море, она, скрипя сердце, неосторожно связала свою судьбу. Скрипя и скрипя на него, путая сердце и скрипку, свой прагматичный вальс. Но тот так и не захотел учиться в «Мореходном училище» танцевать в разных сменах с ней на одном судне эти возвышенные для неё «па». И погиб прямо на рабочем месте в трюме от непосильного труда и алкоголизма. Так и не вняв Мольеру, терпеливо объяснявшему её устами, что именно этот Учитель Музыки и Танцев в одном прекрасном тогда ещё лице может обучить и его тоже грациозно шагнуть из мещан во дворянство.

Немезида и сейчас, в свои пятьдесят, была «Ещё ничего себе!» — как отмечали матросы, подмигивая Ганеше и кивая головой в сторону её каюты. «Но уже — не то», — как с усмешкой говорила о себе она, нерешительно признаваясь Ганеше в чувствах. В рабочей обстановке. Который и нравился ей только за то, что он лучше всех работал, как ей тогда казалось. После того, как тот откатал Сизифов камень. Идеальный работник! И во имя работы, во имя самых светлых идеалов… Немезида, вдохновив и оседлав своими идеями заведующего производством Эреба, не раз врывалась в каюту капитана, сбивая на своём пути все аргументы Кроноса, как кегли пехотинцев, размахивая обломком копья у его носа!

— С какими-то сумасшедшими глазами! — признавался капитан старшему помощнику. Поэтому о списании Ганеши с судна не было и речи. Себе дороже. — Пусть себе работает, — отговаривал капитан старпома, когда Арес вначале рейса всё наивно пытался его списать. — Чем ещё раз говорить о таком пустяке, как обычный матрос, с этой Орлеанской Девой.

— Царицей Тамарой! — понимающе усмехался в ответ старпом. И шёл тому на уступки.

Ведь капитан-то знал, что Ганеша сдружился с мастером смены ещё в прошлом рейсе. И Немезида ещё тогда бегала за него заступаться. Не желая даже верить в то, что такой нереально хороший Ганешенька мог открыто изменить ей с какой-то жалкой буфетчицей!

Как нимфа Эхо и рассчитывала — оставить их «мистическую связь» в глубочайшей тайне. Для других членов экипажа. И сильно удивилась, когда Ганеша вовлёк Нарцисса в это «священнодействие», сжигая «огненной водой» все её сомнения на костре экстаза, который, вспыхнув раз, уже не гас до конца рейса.

Что и заставило Кроноса метнуть в Нарцисса спортивный диск своей тяжёлой ревности. Из чисто спортивного интереса добившись его увольнения из данной организации в конце рейса. А Ганеша, этот ходячий ангел, так и остался тогда для Кроноса «неопалимой купиной». И не подозревая, что его Банан, как сатир, используя свой сатирический талант, чуть позже превратит всё это в ходячий анекдот.

А потому-то, увидев в этом рейсе Ганешу снова, Немезида твердо решила уже никому его не отдавать — на растерзание (его страстей). Но так как Ганеша никак не мог — из-за разницы в возрасте — стать её новым мужем, он стал не менее дорог ей как «Сын полка!» — смеялась Немезида за столом в цеху для разделки рыбы во время чая, которым она тут командовала, компенсируя отсутствие у ней ребёнка. И ни за что не желала расставаться со своим Любимцем — с большой уже для неё буквы, ставшим её талисманом. Тем более — в начале рейса.

— Это дурной знак. А Ганешенька наш — хороший!

Это знали все. И соглашались:

— Просто, чудной немного.

— Это — да!

Тем более что и новый друг капитана, как самый молодой в истории данной организации старпом, каждый день пытался компенсировать презрение матросов, уже давно прознавших о том, что Арес получил своё место на судне «Делос» по блату. То есть — по протекции жены, обладавшей властью (не просто коллеги, но ещё и лучшей подруги главного бухгалтера) начислять премию тому, кто хоть в чём-то поможет ей и её мужу. И старпом постоянно пытался выслужиться перед капитаном, давая ему и самому себе понять, что он не зря тут занимает столь высокий пост. С первого же дня угнетая своими бесконечными придирками матросов. Даже во время отдыха. Не давая им толком-то ни расслабится, ни передохнуть от бесконечной битвы с ним. Постоянно напрягая их своим присутствием и заботой об их трезвом образе жизни: «Согласно судовому уставу, разумеется! И не более того». То есть, ради их же блага. Своим постоянным контролем, ставшим уже незримым, постепенно превращая данное ему в полную и безраздельную власть судно в дурдом наплаву. А всех членов экипажа — в нервных пациентов этой закрытой от посторонних глаз клиники, за которыми тот постоянно наблюдал, то и дело вызывая любого из них по судовому ретранслятору к себе в каюту на осмотр: на предмет трезвости. В основном, Ганешу и его товарищей: Ромула, Рема и Каравая. Друг за другом. Снедаемый презрением тех, кто это громогласно слышал у себя в каюте по судовому ретранслятору с начала рейса. То есть — всеми! И проводил другие всевозможные социальные опыты, пытаясь, по мере сил, изменить к лучшему их праздную природу ленивых полуживотных.

Чего, конечно же, не стал бы делать немногим старше его, но более рассудительный, всепонимающий каждого матроса и всю его ситуацию целиком и полностью старпом Астрей, который был с Ганешей в прошлом рейсе, обладавший положительным характером начальника, с которым всегда приятно иметь дело. Даже если ситуация была неблагоприятна к тебе лично. Напоминая Ганеше почему-то Понтия Пилата, характером которого Ганеша и сам хотел бы обладать. Жалея лишь о том, что ещё тогда, пару тысяч лет назад, когда они впервые познакомились, им так и не удалось сдружиться ближе. Как в прошлом рейсе. Где Ганеша снова был для Астрея обычным проходимцем. И уж, конечно же, он не был способен на все те низости, что приписал ему Булгаков в своей карикатуре на религию, заставив его прототип убить