как секретчик, «Получил в армии образование шпиона!» Чем постоянно хвастался. Когда закончился его «срок договора о неразглашении секретных данных». Превращая их воспалёнными от ненависти глазами Ареса в некоего коварного кардинала, а самого Ганешу — в его тайного агента. О чём все, разумеется, на судне уже давно знали. Ведь они сами же всё это и выдумали! В курилке. И при виде Ганеши тут же трусливо поджимали хвост.

Вот так вот запросто их же собственная порочность стала основанием для передачи над ними власти тому, над кем они ещё недавно столь дерзко и самовлюбленно посмеивались. Заставляя их теперь трепетать под его взглядом.

Тем более что теперь, пока судно «Делос» стояло на якоре прямо посреди ледовитого океана и ожидало квоты на вылов рыбы, а все матросы бегали наперегонки с морозным ветром по палубе, исступлённо размахивая шкрябками и кисточками, Ганеша сидел в каюте старпома и, отставив слишком горячий чай, печатал на них характеристики. И только от фантазии Ганеши теперь зависело, продолжит ли данный (ему на растерзание) матрос вообще работать в данной организации. Или же на его место в зимний рейс прибудет на перегрузчике более опытный и более покладистый — у себя в голове — моряк, умеющий, в отличии от своего предшественника, сдерживать свои — столь бурные — фантазии. О чём Ганеша периодически моряков и извещал. Скрупулёзно выбирая, сужая взгляд в курилке, тех из них, кого, по его мнению, уже стоило списать.

Заставляя старпома, читая эти характеристики, жутко смеяться над тем, что у Ганеши вместо этого получалось. Ведь тот невольно вносил в этот бюрократический процесс ту самую лёгкость пера, тот самый литературнутый гений, что почему-то посещал его всегда при виде печатной машинки. Пробуждая в нём с новой силой и лёгким неистовством литературный рефлекс. Иногда даже заставляя Ганешу, с высоты своего опыта, быть к матросам более строгим и менее благодушным, то есть — более стильным. Как и любой представитель командного состава. Опасаясь, что в отделе кадров поймут для себя, что они «не иначе как принимали тут нечто запрещённое!» — пояснял Арес. Заставляя переписать характеристику.

Да и капитан порою впадал в лёгкий ступор от столь хлёстких и емких определений характеров. Словно бы он держал в руках не сжатые до предела характеристики сотрудников этого цирка на плаву, а страницы из случайно утерянного в веках романа Оноре де Бальзака.

— Что значит «линеен»? — терялся Кронос.

— Упрям, как носорог! — усмехался в ответ Арес. Поражаясь излишней талантливости молодого дарования.

Которому старпом ещё в начале рейса, как бывшему залётчику и предполагаемому организатору всей этой медовой банды, вменил в обязанность строго-настрого следить за тем, чтобы никто на судне «Делос» не пил. Без его ведома. И поймав пару раз Ганешу и всё его медовое братство в весьма возбуждённом состоянии, грозился их всех списать: «Со всеми вытекающими!» Из их многочисленных бутылок. Шантажируя их тут же сделанным официальным «заключением» доктора. Под стражу. Причем, прямо после выхода в море. Угрожая тут же развернуть судно обратно и оставить их всех на берегу.

— Мне плевать на регистр, таможенные службы и прочую бюрократию. Государство — это я!

И все, разумеется, делали вид, что глотают эту его словесную жвачку. И еле сдерживали усмешки. Понимая, что Кронос не такой идиот. И ни за что ему этого не позволит. И старпом периодически вызывал Ганешу по судовому ретранслятору к себе в каюту на осмотр: «Волшбит ли вновь загадочностью свет твоих очей?»

А затем и — просто, для расширения круга общения.

Особенно, когда на каждом перегрузчике к Рему, который жил в соседней каюте, с берега приходила очередная партия меда по предварительному сговору в прошлом рейсе с до этого периодически мотавшимся по деревням матросом, скупавшим на продажу мёд. С которым Рем до этого провёл в каюте целый рейс. И вместе с ним всё это скучное трезвое время вздыхал о том, что без медовухи им обоим столь тяжко! Что и заставило их разработать сей несложный план. И теперь Ганеша буквально вынужден был всеми своими друзьями, так сказать, по ступеням старой дружбы, снова и снова подыматься в надстройку к старпому. И тянуть с ним (их растянутое до ушей) время пространными беседами. Чтобы не выйти ни из роли их друга, ни из роли смотрящего за порядком. Ведь Арес мог в любой момент — по своей старой привычке опытной гончей — опять пробежаться по каютам в поисках беспорядков. И пьяных моряков. И накрыть «медным тазом» всю их задушевную — в этот момент — кают-компанию. В которой Рем организовал настоящую торговую точку.

И старпом был очень и очень разочарован, когда Ганеша только на берегу ему об этом доложил. Полностью оборвав все серебряные нити его иллюзий. Втоптав их в грязь, мазут и рыбью чешую своего нижнего мира (ниже ватерлинии). Ведь по окончании рейса Арес был Ганеше уже не особо-то и нужен. Хотя бы потому, что он каждый свой рейс делал как последний. Окончательный. И бесповоротный. На мысе Поворотном. Надеясь в глубине души, что и ему когда-нибудь в этой жизни повезёт. И он сможет наконец-то уже бросить это постылое море. И в конце каждого зимнего рейса прощался со всеми обитателями судна:

— Уже — навсегда!

И лишь упрямое провидение ровно через год снова сводило их всех вместе, как та сводня. Заставляя Ганешу сделать ещё один годовой кружок по этому дантовому аду. Поднять с палубы судна старый набор отмычек к душе каждого из них, протереть от пыли, грязи и ржавчины их закисших за год сердец и снова начинать заводить этих «заводных апельсинов», входя в роль их друга. Расцвечивая свой тусклый судовой быт их цитрусовыми нотками.

Так уж у него выходило, что на любом судне Ганеша постоянно отжигал, выставляя себя в дураках. То есть — в центре событий. И гремел на всё судно. Накрывшись медным тазом от ударов начальства. Так что если спросить у любого моряка, с которым тот хотя бы один рейс ходил на одном судне, он тут же ответит вам: «О, да!» И начнёт вам слагать такие «О, ды!», что вы навряд ли вообще в них поверите.

Но что там скрывать, пора уже скинуть маски! И развернуть луну, сорвав с её печального лица невинную улыбку. И спеть уже, так сказать, голышом эту божественную «О, ду!» Как и положено «Любимцу» Кира Булычева.

Признаться, когда я впервые прочитал роман Эдички, я был просто шокирован этой мерзкой книгой.