противоположным результатам. Ген. Деникин уже в эмиграции оправдывал Л. Корнилова тем, что он «суровый, честный воин, увлекаемый глубоким патриотизмом, не искушенный в политике и плохо разбирающийся в людях, с отчаянием в душе и с горячим желанием жертвенного подвига, загипнотизированный и правдой, и лестью, и всеобщим томительным, нервным ожиданием чьего-то пришествия, — (он) искренне уверовал в провиденциальность своего назначения»[1530].

При этом Корнилову «были присущи недостатки, свойственные русскому даже образованному офицеру, — дополнял портрет ген. Н. Головин, — Автократический режим не развивал широкого понимания общественной жизни вообще, а тем более в офицерской среде. Он воспитывал преувеличенную веру в то, что всякое проявление социальной жизни всецело может быть направлено в желательном направлении одним только приказом сверху, поддержанным силой. То, что в современных условиях социальной жизни приходится считаться со стремлениями самих масс — не укладывалось в рамки вышеуказанного упрощенного мировоззрения»[1531].

Именно Алексеев, Корнилов и Деникин возглавят третью попытку остановить революцию — они станут создателями и руководителями «Белой» — Добровольческой армии, положив тем самым начало гражданской войне. Но результат их деятельности окажется еще трагичней, чем в первых двух: в период гражданской войны они «несомненно руководствовались уроками неудач 1917 г. И тем не менее их тактика, выведенная из этих уроков, — по словам П. Милюкова, — кончилась в свою очередь катастрофой конца 1920 г.»[1532]

Большевики

Когда революция пришла в тупик, тогда для всякого непредубежденного марксиста должно было быть ясно, что без перехода власти в руки революционной социал-демократии, не удастся осуществить программу даже чисто буржуазной революции.

А. Мартынов[1533]

Как это не покажется странным, но все социалистические партии, без исключения, в 1917 г. выступали с чисто буржуазными программами, где первой задачей стояло построение капитализма! «Теперь, как и в 1905 г., — подтверждал этот факт П. Милюков, — общее мнение левых было, что в России переворот должен начаться с буржуазной революции. Социалисты принципиально не хотели брать власти с самого начала, оставляя это для следующей «стадии»»[1534].

И в этом не было ничего удивительного, поскольку социалисты следовали строго в русле своего учения, основоположник которого К. Маркс утверждал: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества»[1535]. Если общество попало на след естественного закона своего развития, продолжал Маркс, то оно не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. Оно может лишь сократить и смягчить муки родов.

И российские социал-демократы «еще не разделившиеся на большевиков и меньшевиков, исходили из ортодоксального марксизма. Они считали, что историческая эволюция России будет проходить так же, как в странах Западной Европы, путем развития капитализма… Поэтому цель приближавшейся русской революции… заключалась всего-навсего в создании условий для ускоренного развития капитализма, в ликвидации докапиталистических пережитков, рабского принудительного труда и политического абсолютизма, тормозившего инициативу и активность народа. После падения самодержавия к власти должна была прийти буржуазия». Пролетариат, — по слова В. Чернова, — на этот период «должен был вооружиться терпением и сначала помочь буржуазии», а «в обмен на поддержку получить от буржуазной революции полную свободу для собственных организаций, как политических, так и тред-юнионистских, право участвовать в решении вопросов государственной важности…»[1536].

Однако уже в этот период ярко проявились особенности психологического характера каждой партии: «если большевики, — отмечал И. Майский, — являются суровыми солдатами революции, а меньшевики — ее учеными бухгалтерами, то эсеры всегда были и остались ее шумливыми и легкомысленными романтиками»[1537]. «Наши фракции…, — подтверждал меньшевик А. Мартынов, — расходились лишь по организационному вопросу: большевики были «твердые» искровцы, стоявшие за строгую дисциплину в партии, а меньшевики были «мягкие» искровцы, более индивидуалистически настроенные и отстаивавшие большую свободу мнений в партии и более расплывчатую, более близкую к анархической партийную организацию»[1538].

Раскол социал-демократов произошел на II-м съезде в 1903 г. Причина заключалась в отходе большевиков от традиционных, западнических представлений социал-демократии. Свои взгляды Ленин изложил в 1905 г. в работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции», где указал на то, что особенности России не позволят осуществить в ней буржуазную революцию западного типа и в связи с этим обосновал единственно возможный для России вариант пролетарской буржуазной революции. Основные доводы Ленина, в изложении Чернова, сводились к следующему:

«Первым подводным камнем, на который напоролась Россия, оказался агарный вопрос. Социал-демократы считали…, что сельские помещики превратятся в современных крупных землевладельцев, создателей высокопродуктивных «фабрик зерна». После этого в деревне произойдет размежевание: меньшинство крестьян станет мелкими собственниками, а большинство — безземельными пролетариями, аграрной ветвью промышленного рабочего класса. Но по мере развития событий контуры приближавшейся аграрной революции становились более отчетливыми. Все трудовое крестьянство стремилось получить в собственность землю тех, кто не обрабатывал ее собственными руками, в то время как находившийся в зачаточном состоянии сельскохозяйственный пролетариат стремился вернуться в прежнее мелкобуржуазное состояние за счет получения своей части поделенных помещичьих земель»[1539].

Причина этого явления, по словам видного экономиста-аграрника П. Маслова, заключалась в перенаселенности деревни и в низких темпах развития промышленности, не способных поглотить все более нарастающий избыток крестьянских «лишних рук»[1540]: «новые (капиталистические) формы должны прежде всего разрядить сельскохозяйственное население, а это разряжение при медленном развитии индустрии выражается в голодовках. Но мелкое хозяйство предохраняет от абсолютной голодовки и дает возможность хотя бы несытого существования…»[1541].

«Вторым подводным камнем стало политическое поведение буржуазии. Чем дальше страна находилась от Западной Европы, тем трусливее был ее средний класс. Он боялся самодержавия, но еще сильнее боялся рабочего движения, которому нисколько не доверял»[1542]. Причина этого, по мнению Чернова, крылась в том, что «в России сильнее всего развивались именно разрушительные, хищнические аспекты капитализма, а созидательные, наоборот, тормозились. Это сопровождалось катастрофическим ростом «охлоса», огромной массы бродяг, лишенных корней…»[1543].

«Раскол между большевиками и меньшевиками произошел из-за решительной попытки первых учесть две особенности российской реальности, не предусмотренные марксистской доктриной. До войны большевизм придерживался классической социал-демократической догмы о том, что русская революция… будет всего лишь буржуазно-демократическ(ой)… Но российская буржуазия была антидемократичной… Следовательно, буржуазную революцию нужно было совершить против самой буржуазии, и сделать это должен был пролетариат. Поскольку буржуазия оказалась ненадежным союзником, заменить ее в этом качестве должно было крестьянство. «Буржуазная революция силами рабочих и крестьян при нейтрализации ненадежной буржуазии — таков главный