принять участие в правительстве»[1512], — вспоминал Майский, «В эпоху Керенского я сотни раз слышал из уст ответственейших меньшевиков, до Мартова и Церетели включительно…, — Хоть бы кто-нибудь пришел и взял у нас эту власть! Поскорей бы освободиться от этого бремени!»[1513].

«Меньшевики, — оправдывался А. Мартынов, — исходя во всех своих построениях из того, что наша революция — буржуазная, боялись идти до конца — к власти, чтобы не скомпрометировать себя и всего дела социализма…, так как русская революция будет буржуазная революция…, то мы, соц. — демократы, можем себе ставить только одну задачу — играть в ней роль «крайней революционной оппозиции», не стремящейся к захвату власти»[1514]. «Меньшевики не любят жизни, они любят теоретизировать о жизни»[1515], — приходил к выводу Майский, «Большинству (меньшевистского) ЦК, быть может, даже не вполне сознательно, хотелось занять такую позицию, которая освобождала бы его от необходимости действовать»[1516].

Роковым для меньшевиков стало их решение принять участие в 1-ом (буржуазном) коалиционном Временном правительстве. Видный меньшевик А. Иоффе в мае 1917 г. почти пророчествовал: «Как бы громки ни были революционные фразы, но до тех пор, пока меньшевизм остается правительственной партией буржуазного правительства, до тех пор меньшевизм не только обречен на бездействие, но и совершает над собою своеобразное политическое «харакири», ибо губит самую внутреннюю сущность социал-демократии»[1517].

Коалиция с буржуазией в дни корниловского мятежа окончательно дискредитировала меньшевиков, хотя они принимали активное участие в организации отпора Корнилову. Партия стала распадаться. «Наша партия сейчас переживает катастрофическое состояние. Она стерта почти совершенно с политической арены», — констатировал один из лидеров меньшевиков А. Потресов в августе, на съезде своей партии[1518]. Этот факт подтверждали результаты августовских выборов в Петроградскую думу, в которой меньшевики получили всего 4 % мест. Причины поражения своей партии А. Мартынов находил в том, что «в острые моменты кризиса невозможно топтаться на месте; тут приходится либо решительно идти вперед, либо далеко покатиться назад»[1519].

В конце сентября газета «Новая жизнь» сообщала: «Кто знаком с положением дел петроградской, крупнейшей организации меньшевиков, еще недавно насчитывавшей около 10 тысяч членов, тот знает, что она перестала фактически существовать. Районные собрания происходят при ничтожном количестве, 20–25 человек, членские взносы не поступают. Тираж «Рабочей газеты» катастрофически падает»[1520].

После ухода меньшевиков со II Всероссийского съезда Советов меньшевистская партия, как политическая сила, исчезла: «Мы ушли неизвестно куда и зачем, — вспоминал видный меньшевик Н. Суханов, — разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав и унизив себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции. Борьба на съезде за единый демократический фронт могла иметь успех… Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеровскими ребятами и слабой группкой новожизненцев, мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией. По собственной неразумной воле мы обеспечили победу всей линии Ленина…»[1521].

* * * * *

Таков был основной спектр ведущих политических партий России, пришедших к власти в феврале 1917 г. Все они сделали очень много для свершения революции, все желали лучшего для своего народа, но оказались слишком далеки от него. «За неполное приспособление русских политических партий к условиям и требованиям русской действительности, — уже в эмиграции признавал П. Милюков, — Россия поплатилась неудачей двух своих революций и бесплодной растратой национальных ценностей, особенно дорогих в небогатой такими ценности стране»[1522].

Все интеллигентские партии заявляли свои претензии на власть, но ни одна из них не смогла не только справиться с ее бременем, но и предложить хоть какие-то идеи, для того чтобы направить высвобожденные революцией силы в созидательное русло. Бессилие власти грозило распространением анархии и уничтожением всей русской цивилизации.

Корнилов

Последней преградой на пути растущего хаоса, на защиту цивилизации и порядка, встали корниловские генералы, которые все свои надежды возлагали только на военную силу. Их идеи наглядно передавал видный представитель правой генеральской среды Н. Головин: «Разбушевавшаяся стихия может быть остановлена только силой; эта сила и создается контрреволюционным движением»[1523]. Однако генеральский путч провалился, не успев даже толком начаться. Основная причина этого заключалась в том, указывал Н. Бердяев, что «организовать власть, подчинить себе рабоче-крестьянские массы нельзя одной силой оружия, чистым насилием. Нужна целостная доктрина, целостное миросозерцание, нужны скрепляющие символы»[1524].

Однако мировоззрение профессиональных военных было бесконечно далеко от этих идей: среди них, по словам историка С. Соловьева, веками господствовал взгляд, «когда служилые люди смотрели на промышленных людей как на прирожденных своих работников, обязанных кормить их своим трудом, при таких отношениях и взглядах нечего было думать о союзе, об общей деятельности»[1525]. С петровских времен, о которых писал С. Соловьев, прошло почти два века, но сознание кадровых военных практически не изменилось. И в Первой мировой «офицеры не понимали дилемму социалистов, — отмечал П. Кенез, — для них все, что противоречило интересам войны, считалось предательством»[1526].

Дилемму социалистов передавал лидер эсеров В. Чернов: «Мышление настоящего офицера в корне противоположно «гражданскому». Для него вся страна — это лишь «тыл» армии, придаток, который обслуживает ее нужды. А как же быть с Великой революцией? Что ж, если она того заслужит, найдется место и для нее: на подножке вагона с провиантом и боеприпасами, идущего в сторону фронта. Поэтому армейское командование считало, что после смены фасада власти «инцидент исчерпан». Но был ли он исчерпан для страны? Для трудящихся масс? Для них все было наоборот: революцию совершали не для того, чтобы она служила войне; наоборот, война должна была служить революции. Но это могло произойти только в одном случае: если бы революция не ограничилась сменой фасада»[1527].

Но лидеры контрреволюционного движения в армии неизменно шли путем именно «смены фасада». Первую попытку сделал начштаба Верховного главнокомандующего ген. М. Алексеев, настаивавший на отречении Николая II, при этом, как и весь высший командный состав, выступавший за сохранение династического принципа: «Проект текста отречения был составлен в Ставке…»[1528]. «Легковерные люди, мы, — вспоминал ген. М. Бонч-Бруевич, — полагали, что достаточно заменить последнего царя кем-либо из его многочисленных родственников, хотя бы тем же вл. князем Михаилом Александровичем…, — и династия обретет былую силу»[1529].

Вторая попытка генералов остановить революцию носила спонтанно — бонапартистский характер. Но и она так же закончилась не просто провалом, а привела к прямо