Последовательность окказиональных слов, образованных от глаголов хватать, драть, рвать, ломать, обнаруживает градацию с нарастанием экспрессии, с усилением образа болевого ощущения вплоть до деструкции, разрушения. Максимальная способность зрения оборачивается своей противоположностью – слепотой.

При этом показано превращение ока-субъекта в око-объект: сначала глаза представлены как вместилища пространства, а потом – как добыча этого пространства, пространство становится вместилищем глаз. Смысл такой трансформации – в идее Цветаевой о ценностном приоритете пассива. Подчинение стихиям мыслится как высшая форма творческого состояния, как условие познания абсолюта и растворения в нем. Необходимым этапом на пути к этому состоянию является максимальное напряжение активной творческой энергии, страсть. Переживание этого состояния мучительно: страсть (в современном смысле этого слова) соединена со страданием, что соответствует и этимологии корня -страд.

Надо сказать, что русский язык оказался вполне готов к синкретическому представлению актива и пассива и к переосмыслению отношений между частями двухкорневого слова. При любой интерпретации второй буквы «о» в слове окоём (а она может быть истолкована и как конечная гласная слова око, и как соединительная гласная) имеются грамматическая, словообразовательная и фразеологическая возможности переосмысления. Грамматическая возможность превращения актива в пассив заложена в омонимии именительного и винительного падежей; словообразовательная – в том, что соединительная гласная не способствует различению субъектного или объектного значений первой части (ср.: водопад и водовоз). В слове водоём с тем же вторым корнем, что и окоём, часть водо– фигурирует именно как объект.

Семантическая возможность переосмысления обусловлена многочисленными коннотациями, которые получает слово глаз в различных контекстах и особенно во фразеологии. В данном случае понятие важнее лексемы, так как метафора основана на понятии, а стилистически нейтральная лексема глаза активнее в своих фразеологических связях.

Исходное значение слова окоём ‘принимающий глазами’ подтверждается устойчивыми сочетаниями типа есть глазами, пожирать глазами в значении ‘внимательно смотреть’ (попутно заметим, что само слово внимательно имеет ту же образную основу: ‘принимать, вбирать в себя’ – и тот же корень, что и в слове окоём). Идея поедания как присвоения чего-л. и как приобщения к чему-л. и пищи как жертвы – древнейшая мифологема[85]. Субъект-деятель предстает в магическом ритуале поедания как агрессор, а его творческий акт слияния с другой сущностью – и как акт разрушения этой сущности. Агрессивность глаз усилена в языке метафорическим употреблением лексики, связанной с охотой, войной или стихийным бедствием: глазами можно стрелять, взгляд может быть острый, пронизывающий (пронзительный), жгучий, испепеляющий, ослепляющий, в глазах можно утонуть. Мифологическая сущность таких метафор воплощена и в персонажах типа Василиска, и в самой лексике: ср. глагол сглазить ‘причинить вред взглядом’.

В поэзии Цветаевой эти переносные значения оказались хорошо усвоенными, разработанными и получили дальнейшее развитие. Например, в поэме «Перекоп» есть такие строки, обращенные к дозорному:

Фуражки не порочь:

Режь, ешь глазами ночь!

‹…›

Ешь, режь глазами шлях!

‹…›

Не ешь глазами – жри

Ночь! – Ночь-моя-ночлег!

Рос – сийский человек,

Один да на бугру –

Не ем глазами – жру

Русь

(III: 152–153).

Глаза как субъект агрессии или как оружие представлены в таких, например, контекстах: Напрасно глазом – как гвоздём / Пронизываю чернозём (II: 325); Так давно уж Саулу-Царю не пьется, / Так давно уже землю пытает око (II: 52) – ср. языковую метафору пытливый взгляд. Взгляд Елены на Трою приводит к тому, что всё вокруг обескровлено, обезнадёжено, обеззноено, обезжемчужено и т. д. (II: 240).

Вместе с тем в языке существуют разнообразные фразеологические сочетания, в которых пристальный взгляд делает глаза не агрессором, а жертвой: лезть в глаза, мозолить глаза, резать глаза, слепить глаза, бить в глаза. Метафоры, в которых глаза оказываются жертвой, у Цветаевой тоже многочисленны – от традиционных типа бить нам в очи (о солнце) до неожиданных, где объект зрения представлен как шприц или веселящий газ:

Каждый росток – что зеленый розан,

Весь окоём – изумрудный сплав.

‹…›

Каждый росток – животворный шприц

В око: – так сокол не видит пахот!

В ухо: – так узник не слышит птиц!

(III: 754);

Туда: в веселящий газ

Глаз, газа… В платный Содом?

(II: 229).

Пристальный взгляд на что-либо запретное предстает в мифологии как губительный для человека. В греческой мифологии это Медуза Горгона, в библейской – превращение жены Лота, оглянувшейся на горящий Содом, в соляной столб. Во фрагменте из поэмы «Крысолов» говорится о мифологическом высасывателе глаз, упоминание которого дает первый импульс к интерпретации слова око как объекта агрессии: окоём – вместилище глаз; око – уже не принимающая, а, напротив, отчуждаемая сущность.

Окказионализмы окохват, окодёр, околом имеют словообразовательную аналогию в таких словах разговорного языка, как, например, горлохват, зубодёр, костолом, где первые основы имен существительных обозначают объект грубого травмирующего действия. Заметим попутно, что глаголы хватать, рвать, драть, ломать наилучшим образом подходят для изображения действий крыс, которые Целый мир грозятся схрустать, а здесь в сферу их внимания попадает пространство, но оно само поглощает крыс.

В образной системе Цветаевой максимальное проявление какой-либо сущности в динамике приводит к разрушению этой сущности и переходу ее в иное состояние; в пределах нашей темы это дыры, пустоты, провалы на месте глаз как окна в подземное или небесное инобытие:

Ужасные! – Пламень и мрак!

Две черных ямы.

‹…›

Подземной бездны зеркала:

Два смертных глаза

(II: 33);

Всё видят пресветлые два

Провала в небесную бездну

(I: 422);

Пустоты отроческих глаз! Провалы

В лазурь! Как ни черны – лазурь!

(II: 50);

Уж не глазами, а в вечность дырами

Очи, котлом ведёрным!

(II: 240).

Психологической мотивацией таких образов является опустошающее страдание, приближающее к пределу жизни. Потеря зрения в результате его предельного напряжения и растворения в пространстве-абсолюте ведет к сакральной слепоте, и эту сакральность Цветаева часто подчеркивет:

Осточертевшая лазорь.

(С нее-то и ослеп

Гомер!)

(III: 149);

И Спаса светлого славит слепец бродячий…

(I: 303).

Помимо сущностного единства актива и пассива, субъекта и объекта, агрессора и жертвы в анализируемом фрагменте из поэмы «Крысолов» обнаруживается еще и такое расширение смысла слова окоём, которое может быть осознанно или интуитивно обусловлено совершенно другими его значениями, имеющимися за пределами литературного языка, – архаическими