восстанавливать порядок на севере. Напуганная королева в поисках убежища 1 мая бежала в Вестминстер, как писал хронист, «точно так, как она делала раньше, до битвы при Барнете»[417]. Она взяла с собой дочерей, девятилетнего сына принца Ричарда, герцога Йоркского, и старшего сына, Томаса Грея, маркиза Дорсета. Вскоре к ним присоединился Лайонел Вудвилл, один из братьев королевы. Сэр Джон Вудвилл, ее младший брат, находился в это время в море вместе с флотом, назначенным охранять английское побережье от французских пиратов. Узнав о нападках на членов его семьи, он покинул воды Англии и сошел на берег в Бретани. 9 мая, на следующий день после того, как Ричард был назначен протектором, юного короля отвезли в Тауэр, предположительно для его же безопасности. Хотя это было последнее, на что в его стенах могли рассчитывать предыдущие узники королевской крови.

Ричард тем временем обосновался в роскошном Косби-холле в Бишопсгейт, в одном из самых великолепных и современных особняков города, построенном из дерева и камня, возвышавшемся над всеми жилыми домами Лондона. Отсюда он руководил настойчивой антивудвилловской пропагандой. Например, он продемонстрировал телеги, доверху нагруженные оружием, которое, по его словам, семья королевы собиралась обратить против него, и обвинял Вудвиллов в расхищении королевской казны. Его во всем поддерживал Гастингс, укрепивший свои позиции и ставший камергером двора нового короля. По словам одного хорошо осведомленного автора, Гастингс «ликовал… и имел привычку говорить, что ничего, кроме передачи управления королевством от двух родственников королевы двум более влиятельным родным короля, не произошло… крови при этом было пролито не больше, чем при порезанном пальце»[418]. Но все было не так просто.

Свергнув Вудвиллов, Ричард действовал безжалостно, и его инстинкты стремительного и решительного лидера сильно напоминали поведение покойного брата Эдуарда в его лучшие годы. Понять, что заставило его организовать переворот против семьи Вудвилл, несложно. Сохранение полного контроля над правительством до совершеннолетия короля было вопросом личного престижа, и весь его жизненный опыт подсказывал ему, что прямые и решительные меры против потенциальных соперников в период политической неопределенности необходимы. Члены дома Йорков ясно осознавали, какое несчастье их постигло, и позволить таким выскочкам, как Риверс и Дорсет, выйти вперед и управлять королевством в то время, как герцог королевских кровей был рядом, но бездействовал, означало бы предать историю собственной семьи.

Но, заключив короля в тюрьму и частично разогнав врагов, Ричард оказался в странном положении. Его самоуверенные действия слишком сильно напоминали его отца во время правления Генриха VI. В каком-то смысле устроить переворот и заполучить контроль над страной было делом несложным, более трудной задачей было после захвата власти одной из группировок организовать стабильную и длительную работу королевского правительства. 22 июня должна была состояться коронация, и власть Ричарда как протектора испарилась бы. С большой вероятностью Эдуард V, который был поражен и опечален тем, что его насильно разделили с любимой семьей и верными слугами, попытался бы отомстить самонадеянному тридцатилетнему дяде. По меньшей мере Ричарда могли заставить освободить Риверса и Грея, а за ними и другие Вудвиллы показались бы из своих нор.

В течение нескольких недель протектората Ричард отчаянно пытался добиться судебного решения, которое позволило бы ему обвинить Риверса, Грея и Вона в измене и отрубить им головы. К несчастью для него, совет отказался это санкционировать, подчеркнув, что Риверс и другие не были причастны к каким-либо предательским деяниям и, соответственно, для их казни не было законного основания. Все попытки Ричарда нейтрализовать тех, кого он считал соперниками, лишь углубляли пропасть между двумя сторонами. В начале июня в Вестминстере на собрание совета прибыла королева, ненадолго покинувшая свое убежище в аббатстве. Они сидела молча, и за два часа собрания с ней никто не заговорил[419].

Поздняя весна сменилась ранним летом. Тревога Ричарда возрастала. Он как будто превратился в собственного отца. Определяющей чертой всей его предыдущей карьеры была преданность королю. Но то, что он сделал, отстаивая, как ему казалось, наследие брата и из искреннего побуждения защитить королевство, загнало его в угол. Стоило ему ослабить хватку и упустить узурпированную власть, он стал бы столь же уязвимым, как и те, кого он сверг. Теперь ему предстояло каким-то образом найти баланс между преданностью и естественным инстинктом самосохранения.

Хотя повседневная жизнь правительства шла своим чередом, чем ближе была коронация, тем более подозрительным становился Ричард. 10 и 11 июня он написал своим верным подданным в Йоркшир и потребовал срочно отправить в столицу военное подкрепление, а также предупредил их о том, что «королева, ее родня, сторонники и близкие… намеревались и ежедневно намереваются убить и окончательно уничтожить нас и нашего двоюродного брата, герцога Бекингема, и тех, в чьих жилах течет старая королевская кровь». Если такой заговор и существовал в действительности, а не только в воображении Ричарда, то о нем не написал ни один из современников. Тем не менее те, кто до сих пор находился в ближайшем окружении протектора, подумали, что сбор армии и переброска солдат в Лондон — это слишком. Если переворот начинался с попытки Ричарда защитить наследие Эдуарда IV, то теперь он как никогда был близок к тому, чтобы разрушить то, за что сам боролся.

Примерно тогда же, когда Глостер призывал верных ему северян «во внушающем страх неслыханном множестве» прошагать по прямой древней дороге из Йорка в Лондон, уверенность барона Гастингса в режиме, который он сам помог установить, начала таять. Своими опасениями он поделился с двумя другими бывшими лоялистами: Томасом Ротерхэмом, архиепископом Йоркским, и Джоном Мортоном, епископом Эли[420]. Неизвестно, догадался ли Гастингс о том, к чему в итоге стремился Глостер, но это служит единственным правдоподобным объяснением того, что произошло в пятницу 13 июня. В десять утра, «как было у них заведено», Гастингс, Ротерхэм и Мортон встретились в Тауэре на регулярном собрании совета. По словам Манчини, они угодили прямиком в ловушку:

«Когда их пустили во внутренние помещения Тауэра, протектор, как было заранее оговорено, закричал, что на него устроили засаду и что лорды пришли, спрятав при себе оружие, и нападут первыми. Вслед за этим находившиеся внутри солдаты во главе с герцогом Бекингемом бросились на них, сразили Гастингса якобы как изменника и арестовали остальных. Считалось, что жизнь им сохранили из уважения к религии и священному сану».

Эта стремительная расправа поразила авторов того времени своей безжалостностью[421]. «Кого пощадит безумная жажда власти, если она нарушила узы дружбы и верности королю?» — вопрошал один из них. Отчаявшийся Глостер был загнан в угол. И было ясно, что он пойдет на все, лишь бы удержать власть. В минуту сомнений его поддерживал герцог Бекингем, которым, вероятно,