Это был беспрецедентный случай. Никогда прежде судьи не позволяли себе относиться к тренеру с подобным вопиющим недоверием{391}. Это было еще невероятнее, учитывая статистику данного тренера: кроме случая с Прекрасной Воительницей, у Смита лошади никогда не получали серьезных травм и увечий{392}. Но Том слишком долго дурачил своих преследователей. С того давнего момента в 1937 году, когда Оскар Отис обнаружил, что Смит тренирует своего подопечного при лунном свете, недовольство руководства конного спорта росло все больше и больше. И наконец их раздражение вырвалось наружу.

Стоя в конюшне рядом с совершенно здоровой лошадью, Смит возмутился. «Никто не будет проверять эту лошадь, пока я что-то в этом смыслю! – прорычал он. – Если я не уверен, что конь в должной форме, он и шагу не сделает в сторону старта. Мы бы не возили Сухаря через всю страну, если бы не верили, что он в отличной форме. А теперь, когда он наконец здесь, ни один клокер, газетчик или ветеринар не зайдет в мою конюшню и не станет мне указывать, как тренировать мою лошадь!»

Но его слова не произвели должного впечатления. Ветеринар прибыл в конюшню, чтобы осмотреть коня, невзирая на то, даст тренер разрешение или нет. Смит заступил ему дорогу. «Сухаря никто, кроме меня, осматривать не будет!» – рявкнул он и захлопнул дверцу стойла прямо перед лицом ветврача. Тот сдался и ушел из конюшни.

После тщетной попытки дозвониться до Ховарда и убедить Смита позволить осмотреть лошадь, судьи попросили Смита провести тренировку Сухаря в их присутствии и освободили для него время днем 14 июля между третьим и четвертым забегами. Целая толпа клокеров устроилась вдоль трека, чтобы посмотреть на тренировку. Так они и сидели у пустого трека. Главный управляющий Голливуд-парка Джек Мак-Кензи попытался совершить обходной маневр и бросился к ложе Ховарда в надежде заручиться словами владельца, что лошадь здорова и обязательно примет участие в соревнованиях. Но Ховард, как и Смит с Сухарем, так и не показался на трибуне. Мак-Кензи очень долго ждал у ложи Ховарда, но потом сдался и пошел звонить, чтобы застать его хотя бы по телефону. Впервые в жизни Ховард был недоступен.

Тем же вечером Смит наконец появился в дверях конюшни с Сухарем. Представители ипподрома не отступали от них ни на шаг. Понаблюдав за тренировкой, они ходили следом за лошадью, пока она остывала, пытаясь рассмотреть несуществующую хромоту.

Конфликт принял особенно гротескные формы в день перед скачками, когда Смит послал агента своей конюшни, Сонни Гринберга, в офис секретаря ипподрома с формой на участие лошади в скачках. Мак-Кензи взглянул на форму и взорвался. По диагонали листка тренер нацарапал слова: «Участие в забеге под сомнением».

Мак-Кензи выставил Гринберга за дверь и потребовал личной встречи со Смитом. Гринберг побежал назад. Тренер нацарапал еще одну записку и послал Гринберга к начальству. Судьи прочитали: «Занят. У меня есть ранее запланированное дело».

Это стало последней каплей. Мак-Кензи пришел в ярость. Кто-то предложил доставить Смита в офис силой. Отказавшись от этой мысли, судьи отправили замучившегося Гринберга в конюшню с еще одним посланием: «Либо Сухарь непременно будет участвовать в забеге завтра, либо мы категорически отказываем ему в праве участвовать в любых скачках».

Спустя несколько минут Гринберг приплелся в офис со встречным ультиматумом от Смита: «Никто не смеет появляться в конюшне с требованием осмотреть лошадь». Судьям пришлось уступить, и Гринберг, спотыкаясь, побрел в конюшню Ховарда.

Позже дверь административного корпуса распахнулась от удара. Судьи подняли глаза, ожидая увидеть Гринберга, но это был Смит. Они замерли. «Хорошо, – сказал Смит. – Вычеркивайте “участие в забеге под сомнением”. Сухарь будет бежать завтра».

В конюшне, растирая уставшие ноги, Гринберг вдруг увидел, что Смит смеется. «Чем больше они бесились, тем больше ему это нравилось, – вспоминал Гринберг. – Он делал это просто из вредности».

16 июля рекордное количество человек, шестьдесят тысяч, заполнили Голливуд-парк, чтобы посмотреть, как Сухарь побежит в Золотом Кубке. Миллионы и миллионы людей прильнули к приемникам, слушая общенациональную радиотрансляцию. Четырнадцать из пятнадцати минут перед началом скачек комментатор рассказывал о Сухаре. Всех занимал только один вопрос: был ли он тем самым Сухарем, который уезжал из Калифорнии прошлой весной?

Когда Сухарь ступил на скаковую дорожку, фанаты разразились восторженными криками. Коню еще дважды устраивали овации, пока он проходил парад участников перед стартом и занимал место в стартовом боксе. Оказавшись внутри, Сухарь спокойно ждал сигнала. А в боксе номер один быстроногий Указатель нервничал в тесном пространстве, вырывался, бросался из стороны в сторону и лягал служителей. Ему назначили весовую нагрузку в 49,4 килограмма, и его жокей, Уэйн Райт довел себя чуть не до смерти, пытаясь похудеть до нужного веса{393}. Райт был слабым, сонным и никак не мог совладать со своим жеребцом. От того, сможет ли он продержаться, зависело очень многое: владелец жеребца, Берт Барони, был настолько уверен, что Сухарь все-таки хромает, что поставил на своего коня 5 тысяч долларов.

А Сухарь спокойно стоял и ждал на солнцепеке с грузом 60,3 килограмма на спине. Спустя несколько минут неимоверными усилиями помощникам судей все-таки удалось заставить смутьяна стоять спокойно. Стартовый судья, Эдди Томас, потянулся к колоколу. За мгновение до того, как он дал сигнал к старту, Указатель ринулся вперед, и Райт не смог удержать его. Томас дал сигнал на долю секунды позже. Указатель устроил фальстарт, но скачка началась. Райт по распоряжению Барони должен был придержать лошадь, но не смог. За несколько скачков его жеребец оказался на шесть корпусов впереди остальных участников и понесся вперед.

Сухарь начал скачку довольно медленно и постепенно переместился в самый тыл группы участников. Первый поворот он прошел предпоследним. Вульф послал Сухаря вперед, но ответа не последовало. Со своего места у столба на финишной прямой Смит наблюдал за действиями Сухаря и все крепче стискивал зубы. Как он и предполагал, покрытие трека крошилось под копытами скакуна, словно песок. Вульф, сидя в седле, чувствовал, что лошадь буквально борется с вязкой поверхностью скаковой дорожки. Видя, что на этом этапе он не может сократить разрыв с остальными участниками, жокей поменял планы, перестал подгонять коня и решил подождать. Фанаты заволновались – Сухарь все больше и больше отставал от остальных. После первой половины мили он был на двенадцать корпусов позади, и это расстояние становилось все больше. Вульф замер в седле, подбородок на гриве Сухаря, взгляд направлен вперед и вниз, прямо под ноги лошади, руки не двигаются. Толпа на трибунах умоляла его сделать хоть что-нибудь.