– Что ты остановилась? – мягко произнес Антон. – Идем дальше.

Над их головами блестело синее небо. Они шли, перепрыгивая через узловатые корни деревьев и стараясь не наступать на цветы. За все это время их руки ни разу не соприкоснулись. Флоранс всегда любила разные оттенки зеленого, подолгу разглядывая мхи, лишайники, травы. Однако сегодня ее глаза не воспринимали оттенков, а замешательство, испытываемое ею, было готово прорваться.

На полянке для пикников они сели на скамейку, нервозно поглядывая друг на друга. Прежняя легкость общения исчезла. «Как чужие», – подумала Флоранс.

– Я… – произнесла она и тут же замолчала, закусив губу.

Она не знала, какое чувство снедает ее сейчас. Стыд, страх, грусть. Но что еще важнее, ей было не справиться с безнадежной тоской по ясному и понятному ощущению самой себя. Вместо этого Флоранс казалось, будто внутри ее что-то сдвинулось с места и теперь она везде чужая.

– Ты что-то хотела сказать, – осторожно напомнил ей Антон. – Правда, все это довольно странно?

Ее висок пронзила пульсирующая боль. Это было не странно, а гораздо хуже. Но если она заговорит, то опять заплачет, чего она совсем не хотела. Флоранс подняла голову, глядя, как листва деревьев вспыхивает в лучиках солнца.

– Я…

И снова эмоции не дали ей говорить.

Антон молчал.

– Кто я? – наконец сумела произнести Флоранс, сжимая кулаки. – Я чувствую себя незнакомкой.

– Ты все та же Флоранс, какой была.

– Нет, не та же. Теперь я наполовину немка. – Но и это было не все. – Как будто у меня в душе все перетряхнули, и мне от этого больно. По-настоящему больно.

Антон попытался взять ее за руку, но Флоранс отодвинулась. Чувства, переполнявшие ее, она не могла ни объяснить, ни даже понять. Прежде она чувствовала себя частично англичанкой и частично француженкой. Ее это устраивало. И вдруг оказалось, что в ней нет ничего английского, зато половина немецкой крови. Ей хотелось, чтобы ее отцом оставался Шарль Боден, которого она всегда любила. И не нужен ей никакой Фридрих Беккер.

– Тебе просто нужно к этому привыкнуть, – сказал Антон.

– А если не привыкну?

Антон пожал плечами. Вид у него был таким грустным, что Флоранс мысленно упрекнула себя за эгоизм. Она даже не подумала, как все это ударило по Антону.

– Тебе самому это как? Как ты себя чувствуешь? Ведь ты узнал правду всего на день раньше, чем я.

На виске Антона задергалась жилка. Прежде чем ответить, он шумно вдохнул:

– Мне тоже надо с этим свыкнуться, но мне легче. У меня появилась сестра. Понимаешь? – (Флоранс не ответила.) – Я тебе кое-что принес. – Антон полез в карман и достал серебряный медальон на цепочке. Он щелкнул замочком и протянул ей медальон. – Отец хочет, чтобы он находился у тебя.

Флоранс взяла медальон, внутри которого лежали две фотографии. Взглянув на снимки, она недоуменно посмотрела на Антона.

– Разве ты не видишь? – спросил он. – Младенец на правом снимке – это ты, а на левом – я.

Над головой весело щебетали птицы.

– Я думала, на обоих снимках ты, – едва сдержав слезы, сказала она.

Антон покачал головой:

– В раннем детстве мы выглядели как близнецы. Ты никогда не задумывалась, почему ты не похожа ни на мать, ни на отца?

– Я знала, что Элен пошла в отца, а Элиза – в маман. Я думала: должно быть, я похожа на свою английскую бабушку. Правда, я никогда ее не видела. Она умерла еще до моего рождения, а теперь… Теперь у меня нет никакой английской бабушки.

Антон смотрел на нее. Флоранс видела, сколько нежности и сочувствия в его глазах. Ей нужно постоянно напоминать себе, что Антон и Фридрих – хорошие люди. И все равно для нее было шоком узнать, что она дитя врага.

– Мы и сейчас очень похожи. Правда?

– Наверное. Хотя раньше я этого не замечала.

Флоранс увидела юркую рыжую белку, скачущую по стволу ближайшего дерева. Антон посмотрел туда же.

– Какое разнообразие жизни в этих лесах, – сказал он.

– Нам так нужны обильные дожди.

Ей хотелось расспросить Антона, а не болтать о пустяках, но ничего не получалось. Действительно ли она хочет узнать о его жизни? Может, тогда случившееся станет более реальным? Но ей не хотелось такой реальности. Ей хотелось проснуться и убедиться, что все это было сном.

– Раньше мне хотелось верить в лесных фей. А теперь я в них не верю.

– Что изменилось?

– Жизнь, я так думаю.

В глубине леса воздух еще сохранял влажность. Флоранс вдыхала запахи листьев и земли. Ветер шевелил кустики зеленых папоротников. Ее сердила собственная трусость. Решив, что потом будет себя корить за упущенную возможность, она спросила Антона, какой была его мать.

– Веселой, доброй, благожелательной, – ответил он. – Она всегда улыбалась.

– Должно быть, ты скучаешь по ней.

Флоранс видела, как дрогнуло горло Антона.

– Я тебе очень сочувствую.

Они до сих пор осторожничали в общении друг с другом. Правила игры поменялись. Подумав об этом, Флоранс глубоко вдохнула.

– Твое сочувствие прозвучало искренне.

– Мне так неуютно.

– Со мной?

– С собой.

– Мне тоже, – улыбнулся Антон. – Отчасти.

– Твоя мама была совсем не похожа на мою. Моя по-доброму относилась ко мне, а с Элен и Элизой она держалась по-другому.

Они посидели еще немного, затем Антон взглянул на часы и сказал, что ему пора возвращаться к Фридриху.

– А он, кажется… хороший, – произнесла Флоранс и тут же надула щеки, сознавая нелепость своих слов. – Понимаешь, я не могу называть его отцом. Я как будто… предаю человека, которого привыкла считать отцом.

– Фридрих не обидится. Ничуть.

Флоранс набрала воздуха, медленно выдохнула, зная, что должна спросить.

– И когда вы уезжаете в Германию?

– Завтра.

«Как скоро», – подумалось ей. Неизвестно, когда они вернутся, если вообще вернутся. Может, это и к лучшему. Флоранс сама не знала.

– Возьми вот это. – Антон подал ей записную книжечку. – Я записал туда свои любимые стихи. А здесь – наш адрес. Надеюсь, ты мне напишешь. После войны.

Флоранс вновь охватило чувство безнадежности.

– Что с вами будет? В смысле, если Германия проиграет войну?

– Вероятность нашего поражения становится все очевиднее.

– И как?

Антон взял ее за руку и осторожно сжал пальцы.

– С нами все будет в порядке. Но из Франции нам нужно уехать, пока это еще возможно. Обещай, что не забудешь нас.