Конечно, возможно, что «духовное путешествие» Шетлера и момент осознания, к которому он стремился, так и не воплотились в жизнь. Он придумал эту историю в своем воображении, будь то для себя или для тех, кто прочтет об этом позже, и она разворачивалась совсем не так, как он себе представлял. Мы понятия не имеем, знал ли Шетлер о том, что Рават собирался нанять носильщика. Он мог предположить, что отправляется в паломничество только с садху. Шетлера как человека, гордившегося своей самодостаточностью, могло разочаровать, что Рават решил нанять еще одного человека для помощи. Могло показаться, что это очерняет историю. Кроме того, Шетлер пообещал провести несколько недель за медитациями, живя у озера, в другой пещере, в окружении гор и тумана. А его проводник велел ему уходить. Он никогда не был из тех, кто поворачивает назад, спускается вниз, сдается, но вполне вероятно, что в итоге Шетлер провел в пункте назначения всего несколько часов. Возможно, именно это стало причиной конфликта, произошедшего между ним и Сатнараяном Раватом: Шетлер ожидал, что путешествие будет более грандиозным, а оно таковым не оказалось.

Возможно, Шетлер понял, что дело не в нем самом, а в человеке, которому он доверил вести его. Возможно, с каждым метром набираемой высоты дымчатый ореол над садху начал рассеиваться и Шетлер начал видеть, что старец не способен предложить ничего из того, что он искал. Хотя Рават и претендовал на роль гуру, возможно, Шетлер понял, что у этого человека нет особых способностей, которые помогли бы ему перейти от тьмы к свету. Напротив, то, что нашел Шетлер, возможно, связано не столько с горами или его проводником, сколько с тем, что у него появилось время, чтобы шаг за шагом обращаться внутрь себя. То, что началось в его пещере в Кхеерганге, могло завершиться в пещере-убежище на берегу озера Манталай, в которой «русский баба» жил несколько месяцев ранее тем летом. Там Шетлер мог найти исцеление, мир и спокойствие в сердце, которых он искал столько лет своей жизни. В некоторых буддийских общинах Гималаев пещеры – это не только места духовной силы, но и священные обители исцеления – места, где человек очищается от sgrib, что часто переводят как «тень». Шетлер мог выйти и посмотреть, как солнце ползет по стенам скалы, освещая дно долины, почувствовать тепло и возможность нового начала.

А может быть, то, к чему стремился Шетлер, не существовало изначально, как бы высоко он ни забрался и как бы далеко ни зашел. В конце концов, духовность – путь без конца, и даже просветление – это всего лишь еще одно начало. То, что может предложить Индия, в конечном счете может иметь меньше общего с реальностью и больше – с восприятием страны, земли, придуманной и построенной теми, кто смотрит на нее со стороны. Больше ли здесь метафизики, чем в лесах штата Вашингтон? Больше ли здесь духовности, чем на западном побережье Калифорнии? Ближе ли вы становитесь к просветлению, чем в лесах в Сосновых пустошах Нью-Джерси? Может быть, в конце своего пути Шетлер ничего не нашел – чем больше он старался, тем яснее становилось, что он цеплялся за туман, торопясь за мимолетными клубами все выше и выше в горы.

В конце «Путешествия героя» Джозефа Кэмпбелла, когда происходит возвращение героя к цивилизации после апофеоза поисков, не всегда все оказывается однозначным. После осознания герой встает перед выбором: выйти в свет как новоиспеченный «хозяин двух миров» – духовного и материального – и передать «руны мудрости» дальше или отказаться от «всякой привязанности к личным ограничениям, идиосинкразиям, надеждам и страхам» и остаться. Или, как пишет Кэмпбелл, «снова удалиться в небесное каменное жилище, закрыть дверь и чем-нибудь ее подпереть».

Я смотрел на горы и просветы между ними и думал, мог ли Шетлер на этот раз оставить свои вещи, даже те, которыми он дорожил, и спустить их в ущелье, а потом продолжить путь и подняться выше, в долину. Перевал в долину Спити лежал сразу за озером Манталай. Недели, проведенные в пещере, стали бы подготовкой, испытанием для такого путешествия. Он бы прошел мимо озера и поднялся на перевал, где оставил бы позади хвойные леса и горные луга долины Парвати и ступил в другую страну. Глядя вниз на засушливую землю, испещренную тропами, петляющими к белоснежным монастырям, расположенным на рыжеватых вершинах холмов, к новым долинам и новым горам, он мог ощутить, что переходит из одного мира в другой. В долину Парвати ведет только одна дорога, но оттуда идет множество троп.

Каждое лето в эту часть индийских Гималаев возвращается ежегодный муссон, наполняя долину дождями и облаками. Река Парвати, снова вздуваясь и разливаясь, течет вниз с великих вершин мимо деревень и паломнических центров, куда приходят купающиеся, чтобы смыть свои несовершенства и грехи. Так же надежно, как дожди, возвращаются и туристы, со всей Индии и со всего мира. Многие из них знают о темной истории долины, но тяга к ней слишком сильна, и считается, что возможные преимущества стоят любого риска. Наряду с увлеченными и наблюдательными туристами в долину Парвати неохотно приезжают родственники и друзья, желающие отправиться в горы вслед за тенями потерянных близких.

Каждый день паломники и туристы проезжают через города Касол, Маникаран и Калга и выходят за границы Кхеерганги в верховья долины Парвати. Они проходят мимо мест вдоль тропы, не подозревая о том, что там когда-то находили, или о том, что могло произойти на этом участке реки. Они продолжают путь, опустив глаза, пока не достигнут точки, где смогут наконец остановиться и поднять головы навстречу свету, освещающему горы, в своем путешествии к озеру Манталай и дальше.

Примечания

1

Гималайский кедр. – Прим. ред.

2

Перевод Б. Б. Гребенщикова.

3

Один из древнеиндийских трактатов религиозно-философского содержания, написанный на санскрите. – Прим. ред.

4

1 фут = 30,48 см. – Прим. ред.

5

Обсидиан – горная порода, образующаяся при быстром охлаждении лавы. Бывает черного, серого и бурого цвета с оттенками коричневого и красного. – Прим. ред.

6

Один из самых известных текстов в мире и выдающийся памятник китайской мысли, оказавший большое влияние на культуру всего мира. Его основная идея в том, что существует естественный порядок вещей, не терпящий постороннего вмешательства. –