он оценил и «милую надпись», и саму книгу, которую нашел «превосходной, изящной»[723]. И этой похвалой он отнюдь не ограничился, отметив и «прозрачный чистый язык, и тайные метаморфозы эрудиции, и художественность всех лиц», добавив, что и он, и жена «прочли ее залпом»[724]. За все время их переписки с Берберовой Набоков впервые упомянул о жене, и сделал это, видимо, не без умысла, как не без умысла передал привет ее мужу. Таким образом он, очевидно, подчеркивал, что отношения могут быть восстановлены на сугубо приятельской, семейной основе.

Между тем переписка с Берберовой входит в регулярное русло. Собираясь в следующий раз в Париж, где у него был запланирован вечер, Набоков заранее сообщает Берберовой о своем приезде: «Буду рад Вас опять повидать»[725]. Правда, это письмо содержит и конкретную просьбу – оказать ему прежнее «содействие», имея в виду распространение билетов на вечер, а также, возможно, организацию рекламной заметки в «Последних новостях»[726].

Ответ Берберовой в архиве не сохранился, но нет ни малейших сомнений, что всяческое «содействие» было оказано. Вечер, состоявшийся 24 января 1937 года, открыл Ходасевич, Набоков читал главы из еще не оконченного «Дара», был громкий успех. Берберова, конечно, на вечере присутствовала, а затем отправилась – в составе избранной компании – праздновать в «Les Fontaines».

В этот свой приезд Набоков провел в Париже почти четыре месяца. Судя по письмам жене, он виделся с Берберовой еще несколько раз, в том числе приходил к ней в гости, хотя ее новый муж был Набокову неинтересен, а возможно, и неприятен. Характерно, что в одном из писем он сообщал Вере Евсеевне, что «завтракал у Берберовых» (sic! – И. В.)[727].

Но вообще в эти месяцы Набоков был очень занят, не в последнюю очередь начавшимся романом с Ириной Гуаданини. Однако присутствие Берберовой в Париже дало Набокову своеобразное алиби, которым он воспользовался в письме к жене. Опровергая дошедшие до Веры Евсеевны слухи о романе с Гуаданини, Набоков пишет, что он тоже слышал аналогичные лживые сплетни, но называли в этом случае имя Берберовой[728].

Привлекательность Берберовой и ее былое отнюдь не пуританское поведение делали эту версию вполне правдоподобной и – одновременно – маловероятной в силу изменившихся семейных обстоятельств, о которых Вера Евсеевна знала. А потому эта версия должна была сработать и успешно сработала как отвлекающий маневр.

После отъезда Набокова из Парижа он увидится с Берберовой не раньше осени 1938 года, но переписка будет продолжаться. За это время в жизни Набокова произойдет немало серьезных событий, в том числе и разрыв с Гуаданини, и переезд всей семьи во Францию (в первое время они осядут на юге – сначала в Каннах, потом в Ментоне).

В Ментону Берберова пошлет Набокову свою новую книгу – биографию Бородина, и он тут же откликнется, сообщая, что с большим удовольствием ее прочитал. Он отметил и особо понравившееся ему выражение – «сторублевый котик» (так мать называла маленького Сашу. – И. В.), почтительно осведомляясь, явилось ли это ее собственной «находкой или плодом изысканий»[729]. Правда, чтобы отметить эту «находку», надо было прочитать только первую страницу (больше этот «котик» нигде в книге не встречается), но подозревать Набокова в лукавстве нет оснований. В том же письме он говорит о «прелести Ментоны», как бы ненавязчиво приглашая приехать в гости, упоминает о сыне («Мальчик мой растет и уже пишет сказки»[730]) и, как обычно, шлет сердечный привет мужу Берберовой, имени которого он, очевидно, так и не запомнил.

Набоков запомнит имя и отчество Макеева несколько позднее, когда осенью 1938 года переберется с женой и сыном в Париж. К этому времени Макеев и Берберова уже постоянно жили в Лонгшене, в часе езды от Парижа. Они очень часто приезжали в Париж и по делам, и увидеться с друзьями, но не менее охотно принимали в Лонгшене гостей: у них любили бывать и часто бывали и Бунин, и Керенский, и Ходасевич, и другие знакомые[731].

Судя по сохранившейся в архиве Берберовой открытке, в Лонгшен был немедленно приглашен и Набоков с семейством, обещавший прибыть (и прибывший) в назначенный день в середине декабря[732]. Видимо, в этот приезд Берберова впервые познакомилась с Верой Евсеевной и четырехлетним Митенькой, которым с тех пор она станет передавать приветы во всех своих письмах.

Берберова будет настойчиво звать все семейство приехать снова, но, отвечая на ее «очаровательное письмо», посланное, видимо, сразу же после их визита, Набоков пишет, что «Митенька разболелся», и выражает надежду увидеть их с Николаем Васильевичем «в “Городе”»[733]. В том же письме Набоков упоминает роман Берберовой «Без заката», когда-то напечатанный в «Современных записках» (тогда он назывался «Книга о счастье»), а теперь вышедший книжным изданием. И в этой связи Набоков пишет: «У меня было впечатление, что одну сцену Вы выпустили: приезд жены Сама? Так ли это? И почему, если так?»[734]

Действительно, по сравнению с журнальным вариантом конец романа был существенно переделан, хотя в сцене, которую Берберова «выпустила», речь шла не о жене Сама, а о жене другого персонажа – Карелова. Тем не менее вопрос Набокова свидетельствует о том, что он достаточно внимательно читал роман в журнале (его начало печаталось одновременно с заключительными главами «Приглашения на казнь», а середина – с «Весной в Фиальте»), а затем в виде книги.

Интерес Набокова, скорее всего, объяснялся не столько художественными достоинствами «Без заката» (они были достаточно низко оценены даже самой доброжелательной к Берберовой критикой), сколько его откровенной автобиографической основой и прозрачностью прототипов. Главная героиня романа, полная жизненной энергии Вера, была явно списана с самой Берберовой, а Верин муж, немолодой и вечно больной Александр Альбертович, – с Владислава Фелициановича Ходасевича[735].

Рассказ об отношении Веры к Александру Альбертовичу выставлял отношение Берберовой к Ходасевичу в крайне жестком, но, несомненно, правдивом свете, и, видимо, этот момент был существенен для Набокова в первую очередь. Как раз в это время его занимает сходная коллизия: любовь большого писателя к женщине, которая его совершенно не любит, не ценит и жаждет от него избавиться. Эта коллизия занимает центральное место в первом написанном на английском романе Набокова – «Истинная жизнь Себастьяна Найта» («The Reall Life of Sebastian Knight»), над которым он начал работать в том же декабре 1938 года.

* * *

Этот роман написан от лица некоего В., задумавшего книгу о своем недавно умершем сводном брате – известном писателе Себастьяне Найте. Собирая информацию о последних годах жизни Найта, когда они почти не встречались, В. пытается разыскать близко знавших его людей, и прежде всего его «последнюю любовь» [Набоков 1991]. В этой женщине, фигурирующей в романе под тремя разными именами (Нина Речная, мадам Лесерф и Элен фон Граун), отчетливо просматривается Берберова.

То, что именно она была одним из прототипов Нины Речной, первым заметил Омри Ронен, написавший об этом в мемуарном очерке о Берберовой [Ронен 2001: 215] . Однако существенно подробнее он коснулся этой темы в одном из писем к Берберовой, сохранившемся в ее архиве. В качестве главного аргумента Ронен указывал на сходство рассуждений возлюбленной Найта (Penguin. С. 134) и рассуждений Берберовой в «Курсиве» (Italics. С. 73–74), добавляя, что похожие речи Набоков мог от нее слышать «в каком-нибудь “Медведе”» и в виде «злой карикатуры» представить в своем романе[736].

Идея сопоставления «Курсива» и «Себастьяна Найта» представляется и остроумной, и продуктивной. Однако сопоставление «Себастьяна Найта» с автобиографическим романом Берберовой, написанным на тридцать лет раньше «Курсива» и перечитанным Набоковым непосредственно перед тем, как приступить к работе над своей собственной вещью, дает еще более