него неприятно скривилось. – Мечтаете вернуть прошлое, а вам следовало бы устроиться на простую работу и прекратить надеяться на несбыточное. У вас теперь плохая репутация. Вы дурной человек, никого не слушаете.

– Дурной?.. – переспросил я, вставляя ключ в замок. – В вашем окружении, видимо, одни святые, не совершавшие ошибок, которых сомнения не поедают изнутри. Однако вы правильно подметили: если бы я не был таким негодяем, то всей этой истории вообще бы не произошло, и мне не пришлось бы стараться все изменить и показывать всем вокруг, как маленьким детям, кому нужно сострадать, а кому нет, требуя немного сочувствия к себе. Придержите для меня квартиру – я еще вернусь. И не прикасайтесь к моим химикатам!

Мужчина не ответил и не предпринял никакой попытки остановить меня. Он либо сомневался в моей невиновности, либо был уверен в том, что горожане внизу растерзают меня, не дав ни единого шанса на побег.

Стены коридора походили на стены тюрьмы и, казалось, с каждым моим шагом сужались. Я отдернул ворот рубашки от недостатка воздуха и прокатившего жара по всему телу, затем расстегнул пару пуговиц, но это не помогло.

Черный ход с другой стороны дома оказался заперт и завален старьем. Выйти можно было только навстречу разъяренным людям, не готовым слушать мое алиби и настроенным на месте расквитаться за смерть всеобщего любимца.

В витражном окошке входной двери мелькали страдальческие, перекошенные лица, пытающиеся пробраться за мной сквозь кольцо подоспевшей полиции.

Все мои немые чувства обожания и страстной любви к городу медленно затухали при виде его жителей – грязных, отвратительных чудовищ, готовых принимать любые помои, какие ни предложи: начиная от политики, заканчивая простой культурой, ведь, в конце концов, во все времена в мире бесконечного безденежья простые люди были вынуждены верить, что железные ведра на их головах – это драгоценные короны.

Я по-настоящему боялся, что меня забьют, что констебли не справятся с толпой и что у меня никогда не получится узнать, почему милый брат стал глух к письмам?

Переведя дух, я вышел перед людьми и окинул их беглым взглядом. Они вдруг зашумели еще сильнее, пытались протиснуться через констеблей, пихались локтями, падали и чуть ли не давили друг друга. Насколько же сильное потрясение настигло их, лишив рассудка!

Ни у кого из присутствующих не было никакого шанса попасть на прием к Виктору, и знали они о нем благодаря навязчивой рекламе, вбивавшей в их недалекий ум, что никто их не спасет, кроме него и сомнительных личностей из полиции, которые тоже могли бы прийти на помощь, но только тогда, когда содействие уже будет не нужно.

– Леди, джентльмены… – страшно перепугавшись прошептал я, прижимая к себе зонт. – Я никого не убивал.

Кто-то сумел преодолеть сопротивление констеблей, набросился на меня со спины, но я успел ударить его каблуком по голени, толкнул в толпу и побежал, перепрыгивая через упавших, стонущих горожан.

Достав на ходу револьвер, я несколько раз выстрелил в воздух, чтобы напугать лошадь, запряженную в полицейскую повозку, и создать затор на улице, а заодно заставить людей гнаться не за мной, а спасаться от неуправляемого транспорта.

Сзади раздался полицейский свисток, знаменующий переход констеблей на сторону толпы и мое преследование.

Глава 27

Пробежав несколько кварталов, я остановился, задыхаясь от кашля и принимая свой бесславный конец.

Прежде чем в потасовку вмешались констебли, люди, хотя их впору называть дикими зверьми, успели, точно пьяные мужчины, бьющие своих жен, изрядно побить меня, истоптать ногами и вывихнуть прострелянное плечо.

В немощном состоянии полицейские отвезли меня в Скотланд-Ярд, а потом, когда мистер Гилберт пришел в ужас от моего внешнего вида и сказал: «Не хватало, чтобы кто-то умер в нашем участке. Кто-то, кого все давно обсуждают, и кто стал похож на опиумного наркомана», констебли по моей просьбе отвезли меня в Бедлам к миссис Дю Пьен, где я был бы точно уверен, что буду под присмотром и не испущу дух к ночи.

Больное плечо непрерывно пульсировало в любом положении, голова раскалывалась, меня клонило в сон, но Клаудия запретила закрывать глаза. Она продезинфицировала мои раны, наложила бинт на левую кисть, слушала, качая головой, как я, стараясь не жаловаться, рассказывал про свое утреннее избиение, и улыбнулась, услышав о смерти лорда Абберлайна.

Утром следующего дня я сел на край больничной кровати и обхватил двумя руками ушибленный затылок.

Пальто, висевшее на спинке стула, выглядело так, будто я совсем недавно вернулся с военных действий, находясь там в первых рядах. Оно больше не переживет еще одну осень – эта была для него последней, и мне стало грустно. Многие мои воспоминания были тесно связаны с этой вещью, и я не хотел хладнокровно выбрасывать их вместе с ней на помойку.

В полупустую палату зашла миссис Дю Пьен, глядя с дружеской насмешкой исподлобья и держа в руках поднос. Я улыбнулся ей через силу, пожелав доброго утра, а она демонстративно закатила глаза и разохалась.

– Мое редкое доброе утро начинается в полдень с чашки черного кофе, а не в десять утра и с вами, – добродушно сказала она и начала отрывать маленькие кусочки от ваты. – Приезжал лорд Олсуфьев, попросил тщательнее следить за вашим здоровьем и выразил желание поговорить с вами, после того как навестит Томаса Гилберта.

– Приехал из своего замка, чтобы собрать со всех дань… Банда дуралеев во главе с Себастьяном все никак не даст мне уйти на покой.

– Лорд Олсуфьев был у Бенедикта. Он рассказал мне про Эбигейл.

– Что говорит?

– Она начала передвигать вещи по комнате, полностью посвятила себя Богу и часто стоит у окна. Как же меня терзают мысли о ней. Места себе найти не могу.

– Родители не дают ей ничем заниматься и не выпускают на улицу. Она уже сходит с ума от простого безделья, а не от смерти мужа.

Женщина назло моим словам сильно прижимала ватку со спиртом к свежим царапинам, отчего их сильно жгло, но я мужественно терпел и молчал. Потом она как можно туже переменила повязку на моей руке, бросив окровавленный бинт на поднос, и заклеила липким пластырем слегка кровоточащие ранки на моем лице.

– Я осмотрела тела. Про Геллу ничего нового сказать не могу – убийца ее почти не тронул. У второй женщины вырезаны почки. Преступник действительно имеет медицинские знания. Почки покрыты мембраной, их трудно найти. На все увечья у убийцы ушло не больше десяти минут, он торопился, – сказала женщина, осматривая мое прострелянное