спутаны по бокам и торчали в сторону запада, словно указывая направление в ветреный день.

– Может, они внезапно выросли, – ответил он. – Как по волшебству.

Эти кретины неспешно рассмеялись. Френсис, старший, просунул руку через решетку и сорвал бутон белой розы.

– Эй, ты! – взвизгнул Шагги, его голос прозвучал сварливее, чем ему этого хотелось. – Не делай этого.

Мальчишка забрался еще выше по забору – верхушки штакетин вонзились в его тощий живот.

– Ты, что ли, меня остановишь? – угрожающе проговорил он.

– Это не твои цветы, чтобы ты их уничтожал!

– Да и не твои, мудила, – презрительно проговорила Серая Мышка, у которой голова закружилась от предчувствия драки. Она была в два раза младше Шагги, но уже могла натянуть ему нос.

– Ты думаешь, они выросли за одну ночь? – спросил Френсис.

– Может быть.

– Господи Иисусе, да ты просто недоразвитый педик, – сказала Серая Мышка, обнажив в ухмылке молочные зубы. Все Макавенни рассмеялись и заорали хором: «Недоразвитый педик. Недоразвитый педик». Их голоса разносились по улице громче, чем перезвон фургона с мороженым.

– Ты любишь письки и попки, – сказал Френсис. – Моя мама сказала, чтобы я держался от тебя подальше, а то ты засунешь мне палец в жопу.

Дети принялись бешено раскачиваться на заборе, пытаясь дотянуться до Шагги Когтями. Они стали по очереди плевать в сад, запрокидывая головы, чтобы попало на пышные цветы и на мальчика. Один за другим они спрыгивали с забора и смеялись, переходя на свою сторону. Оказавшись на своем участке, Грязная Мышка повернулась к нему и весело помахала.

Шагги смотрел, как они строем входят в дом. Он натянул рукав своего черного свитера на костяшки пальцев и отер лицо. Но едва приведя себя в порядок, он пожалел о содеянном. Коллин Макавенни курила у окна, сложив руки на тощей груди, а на ее осунувшемся лице чайного цвета играла хитрая улыбка.

Все окна были распахнуты, на подоконнике наигрывал кассетник. Агнес стояла среди своих роз в обрезанных джинсах и старом хлопковом топике, лямки которого она сбросила с плеч, чтобы не портили ее загар. В это лето стояла необычно жаркая погода, дождей не было много дней подряд, и эти сухие периоды сменяли друг друга, а жгучее солнце вознаграждало энтузиастов тепловыми ударами и ожогами кожи.

Агнес кружилась, словно танцевала с воображаемым партнером.

– Тащи свою маленькую задницу на улицу и потанцуй с матерью, – крикнула она слишком громко, ее голос эхом отдавался от стен шахтерских домов.

Внутри в сумерках прохладной спальни на краешке кровати, насупившись, сидел Шагги. Он затаился здесь с самого утра.

– Слушай, не можешь же ты весь день просидеть дома, – уговаривала его Агнес. – Солнце скоро уйдет до следующего года, тогда жалеть будешь. – Она развернулась, размахивая лопаткой, как ненормальная. Он никогда не видел ее такой счастливой и удивлялся тому, что это причиняло ему боль. Все ее счастье принадлежало рыжеволосому. Он сделал то, что не в силах был сделать Шагги.

Агнес походила на богиню роз. Ее плечи и лицо раскраснелись от летнего солнца. Розовые сосудистые звездочки – следы холодных зим и пьянства – сияли на ее счастливых щеках. Словно сам Дисней раскрасил и оживил более телесную, прокуренную Белоснежку.

Агнес наполовину влезла в его окно и положила свои потные груди на оконную раму. Это, по крайней мере, было хоть чуточку лучше – она не танцевала и не крутилась, как психопатка, на глазах у всех. Прежде она в трезвом состоянии никогда не смущала его. А теперь он испытывал какое-то новое и неприятное чувство.

Шагги сидел на руках, чтобы его пальцы не сжимались в кулаки, которые он мечтал пустить в ход. Часть их раздраженных ударов досталась бы этим глупым розам, другая часть этим глупым Макавенни, но большинство тому, что он столько времени ждал этого счастья, а теперь, похоже, не может им насладиться.

Он поднял глаза – по ее лицу продолжала гулять слабоумная, хотя все еще заразительная улыбка. Ее руки были расцарапаны шипами розовых кустов, но, казалось, ее это мало беспокоило.

– Ты не можешь сидеть в доме, как старуха. Выйди-ка на задний двор, поговорим.

Агнес исчезла из окна, а Шагги еще некоторое время посидел с постным лицом. Из кокона простыней на кровати Лика появилась белая рука, угрожающе показала на Шагги, а потом, выставив большой палец, резко показала им в сторону задней части сада. Шагги знал, что теперь, когда мать бросила пить, его брат дольше не ложится спать. Он на больших листах миллиметровки чертил схемы деревянных шкафов, которые собирался поставить в своей части спальни. Первый шкаф представлял собой сложное сооружение для его стереоаппаратуры и пластинок. Рядом он собирался поставить невысокий сосновый письменный стол с ящиками, чтобы ему было удобно рисовать и надежно прятать от брата под замок плоды своего воображения. Шагги часами внимательно изучал эти чертежи, пока Лик был на учебе. Все эти вещи прикручивались непосредственно к каменным стенам. Шагги водил руками по чертежам, и ему нравилось исходившее от них ощущение основательности.

Шагги слышал, как поет на улице его мать. Раздалось громкое клацанье металла, отчего Лик замолотил ногами под простыней и резко повернулся. Шагги внял предупреждению и вымелся из темного дома под открытое небо. Он повернул в сторону заднего двора и увидел мать: она стояла, согнувшись, и держала садовый шланг, наполняя водой белый металлический короб.

Этот белый короб на самом деле был старым, вышедшим из строя холодильником Доннели. Она перетащила его к себе на участок, уложив на бок. До этого он целый год простоял, грязный и заплесневелый, у стены дома Донелли в ожидании, когда муниципалитет увезет его. Но муниципалитет не увозил, пока его не выставят на тротуар, и, хотя в доме Брайди жили четыре здоровенных подростка, холодильник все стоял и стоял там. Летом от него пахло кислым молоком, а зимой – сыростью и затхлостью. А теперь Агнес, вытащив из него все металлические полочки, наполняла его водой. Тяжелая металлическая дверца была распахнута, как крышка гроба.

Его одолевали смешанные эмоции. Желание прыгнуть в холодную воду и закрыть за собой крышку боролось с потребностью сказать ей, как он ее любит и радуется тому, что ей стало лучше. Ему хотелось удивить ее своими тайнами так, как она когда-то удивляла его своими.

– Что со мной не так, мама? – тихо спросил он.

Агнес подошла к нему, отерла его горячее лицо холодной рукой.

– Чувствуешь? Ты горишь. Десять – странный возраст. Я думаю, может быть, у тебя тяжелое взросление.

Без всяких объяснений