— Правда?

— Да. Но я и сам это понял только сейчас, — сказал Айдзава и, сверля взглядом свой карамельный пудинг, добавил: — Если подумать, на публике, ну, то есть перед большим количеством людей, я вообще упоминал об этом всего пару раз… тогда, на Дзиюгаоке, и еще как-то до этого.

— Никогда бы не подумала! — восхитилась я. — Вы так уверенно выступали.

— Думаете? Конечно, на собраниях мы все периодически рассказываем о себе, но, если выбирать, мне спокойнее в роли слушателя.

— Понятно.

— Обычно я веду нашу страничку на Фейсбуке, делаю флаеры для мероприятий… бывает, пишу письма с нашими предложениями в медицинскую ассоциацию или в университеты.

— Кажется, я про это читала. Вы хотите, чтобы в законах было прописано право человека знать свое происхождение.

— Вот только процесс совсем не двигается, — улыбнулся Айдзава. — А еще я составляю списки студентов одного университета, которые в интересующий меня период сдавали сперму в качестве доноров. Их имена, контакты.

— Вашу идею там поддерживают?

— Мне кажется, что постепенно отношение меняется, но в массе своей люди пока настроены негативно. Если личные данные доноров будут разглашаться, никто не захочет быть донором. Для медиков это проблема, рождаемость в стране и так падает, а я своими действиями только усугубляю ситуацию. — Айдзава отвернулся к окну и задумчиво проговорил: — Когда я узнал правду, это меня так подкосило, что я даже с работы тогда ушел.

— Вот как…

— Чем бы я ни занимался, не оставляло ощущение нереальности. Словно я наполовину состоял… нет, не из пустоты… до сих пор не знаю, как точно описать это состояние. Избитое выражение, но я словно оказался в кошмарном сне и никак не мог проснуться. И я подумал, что вернуть меня к нормальной жизни может только встреча с настоящим отцом. Я не знаю, где он, не факт, что он жив… но мне нужно хотя бы выяснить, что он за человек. Я сделал для этого все, что мог, но боюсь, он уже вряд ли найдется.

— А кому-нибудь из вашего общества удалось найти своего отца?

— По крайней мере, мне такие случаи неизвестны. Анонимность тогда была главным условием донорства. В университете твердят, что они даже документацию уничтожили… Но если она вдруг и лежит у них где-то, скорее всего, я об этом никогда не узнаю.

Он, чуть заметно улыбаясь, отвернулся к окну. Я молча пила свой кофе. В лице Айдзавы мне чудился безмолвный упрек. Конечно, я понимала, что сейчас он думает вовсе не обо мне, но все равно ощущала себя будто на допросе, где меня подозревают в порочных замыслах.

Я в очередной раз вспомнила слова из интервью Айдзавы. «Я высокий, без складок на веках, бегун на длинные дистанции. Может быть, кто-то из ваших знакомых подходит под это описание?» От одной мысли об этом бесхитростном, трогательном обращении к читателям у меня сжималось сердце. А теперь человек, который его написал, сидел прямо напротив — странное чувство.

Айдзава расплатился за нас обоих. Я поблагодарила, он тепло улыбнулся в ответ. По пути до станции мы говорили о разных вещах. Я спросила у Айдзавы, каково это — иметь такие красивые волосы, прямые и послушные. Он удивился и сказал, что если и задумывался о своих волосах, то только о том, не редеют ли они. Потом я спросила, видел ли он вблизи настоящий человеческий мозг. Он кивнул: «Конечно. Правда, давно, в студенчестве, но я его подробно рассмотрел, так что помню хорошо».

Когда мы подошли к лестнице, ведущей вниз на станцию, Айдзава поблагодарил меня за встречу и добавил:

— С вами я вспомнил, что вообще-то люблю поговорить.

— Мне тоже было очень приятно… Наверное, это странно звучит, учитывая тему разговора, но мне правда было очень приятно.

— С вами так легко общаться — возможно, потому, что мы ровесники? — задумался Айдзава. — Или тут нет никакой связи…

— Или дело в том, что у меня и мама, и старшая сестра — хостес. Наверное, такая среда накладывает отпечаток.

— Хостес?..

— Да. Я выросла в осакском хостес-баре. Туда приходили выпить разные люди, и знакомые, и незнакомые. Изо дня в день слушать их рассказы было частью нашей работы, ну или, скорее, даже частью жизни.

— Так вы тоже были хостес? — удивленно переспросил Айдзава.

— Нет, я была еще слишком маленькой, так что занималась мытьем посуды, — объяснила я. — Когда мне было тринадцать, умерла мама. После этого я продолжила работать в баре, но так и осталась ответственной за кухню. И еще в разных местах работала…

Глаза Айдзавы округлились:

— То есть вы начали работать еще ребенком?

— Ага.

Айдзава пристально посмотрел на меня и помотал головой:

— М-да, мне точно сегодня следовало не о себе болтать, а вас послушать.

— В следующий раз, — рассмеялась я, и он с серьезным лицом кивнул:

— Обязательно! Что ж, будем на связи! Мне еще надо кое-что прикупить, так что я туда.

С этими словами Айдзава показал в противоположную от станции сторону. Последнюю фразу я поняла в том смысле, что он живет где-то неподалеку, и спросила, так ли это.

— Сам я живу на Гакугэйдае[19], но тут рядом, в пятнадцати минутах ходьбы, живет Дзэн, — пояснил Айдзава. — Я вас с ней познакомил тогда, помните?

— Юрико Дзэн… — вспомнила я.

Айдзава рассказал, что узнал об обществе «AID: Взгляд изнутри» как раз от Дзэн, когда только с ней познакомился. Потом они стали встречаться, и их отношениям уже почти три года.

— Я с вами свяжусь, — пообещал он наконец. — Нужно встретиться еще, я хочу больше узнать о вас.

И, приподняв руку на прощание, перешел на другую сторону улицы.

14. Решительный шаг

Юрико Дзэн родилась в Токио в 1980 году и до двадцати пяти лет и вообразить не могла, что своим появлением на свет обязана AID. Интервью для того сборника она дала под вымышленным именем — об этом рассказал мне Айдзава.

Отношения у родителей Юрико Дзэн были плохие, и с раннего детства она росла в тяжелой обстановке. Мать изо дня в день говорила гадости об отце, отец все реже появлялся дома. Когда у матери была вечерняя смена в ресторане, за девочкой обычно присматривала бабушка, но иногда вместо нее приходил отец. И снова и снова приставал к собственной дочери. В детстве она никому не могла об этом рассказать, и даже теперь, в анонимном интервью, не стала вдаваться в подробности.

Когда ей было двенадцать, родители официально развелись. Девочка осталась с матерью и отца больше не видела. Но в двадцать пять лет