много пользы пока не приносила, но кто знает, как завтра сложится?

Артем похлопал у порога валенками, призывно распахнул тулуп, а запахнул его вместе с впечатавшейся в грудь женой, прилипшей щекой, шеей и плечами, обхватившей сзади за пояс. Так и стояли двое в одном тулупе, дышали одной овчиной, стучали одним сердцем, как будто еще не прожили до конца ни большую разлуку на военном аэродроме под Мадридом, ни маленькие, случавшиеся каждую неделю, когда прощались на день, а боялись, что навсегда.

В первый же месяц войны Артем и Эдит записались на курсы подготовки диверсантов. Перед ним двери распахнулись с приветливой поспешностью, а с темноволосой подолгу вели беседы строгие офицеры в тихих кабинетах – иностранка все‐таки. Но рационализм победил: такой всяко-разно побольше доверия будет в тылу врага.

Лето и осень 1941‐го прошли в растерянности. Айсулу с Дашей сидели дома: то старательно вслушивались в сводки безжалостного радио, то с надеждой и опаской коллекционировали соседские сплетни. Евгений дома почти не появлялся, он даже вещи свои на работу забрал, потому что командировки стали незапланированными: раз – и вместо московских улиц, перегороженных противотанковыми ежами, озера Маньчжурии или дальневосточная тайга. Артем и Эдит приходили поздно, говорили о своем, закрывшись в бывшей детской, откуда беспардонно выставили младшую сестренку – мол, отца все равно не бывает дома, поспи с мамой, ей будет не так одиноко.

По ночам Айсулу слышала сладкую возню сквозь ненадежные стены, поскрипывания и постанывания и жутко ревновала своего единственного сына к этой взрослой, многое повидавшей испанке. Она замечала и нечаянные оглаживания упругих ягодиц, когда Тема думал, что его жесты никто не видит, и взгляды, заползающие в вырез ситцевого халатика, нырявшего в темную ложбинку между неспокойными грудями. Раньше, когда Даша спала с молодоженами в одной комнате, мать почему‐то не задумывалась, как исполнялся супружеский долг. Может, близость собственного мужа, непреходящее желание ему угодить застилали все прочие атрибуты внешнего мира, а может, при отце и молодежь не так резвилась.

Теперь же, когда других мужчин, кроме Артема, в квартире не осталось, Айсулу улавливала и томные волны вожделения, окружавшие Эдит, и грубый чувственный аромат мужской напористой похоти, который следовал за ее мальчиком. Как и зачем он вырос? Как смогла она отпустить малыша в эту распутную Испанию, к этим огненноглазым ведьмам? Что ему до чужих синагог и соборов, когда материнские глаза не просыхали? И вот не успело сердце подзажить, подштопаться прочной ниткой привычных хлопот, как опять война, опять опасность. На этот раз для всех. Мужа‐то на фронт не отправят, но у него и здесь служба нерядовая, в любой момент может оказаться на чьей‐то мушке. А сын сам рвется в бой, и эта бесстрашная ведьма его подстрекает. Тяжело, ох тяжело накидывать родительскую узду послушания на подросших детей, которые ее безжалостно рвут и выкидывают на помойку вместе со сломанными игрушками.

Полгода пролетело быстро, страшно, черными птицами фашистских истребителей и неумолимо ползущей к столице линией фронта. Евгений почернел, исхудал, несколько раз порывался бросить контрразведку и уйти на фронт простым командиром.

– Ты думаешь, что лучше всех? Что без тебя лежать в окопах некому? – недовольно кривил толстые губы его начальник Егор Романыч, ставший уже и приятелем, и собутыльником. – Давай шпионов лови, знаешь, сколько их у нас под носом ходит! Активизировались, гады!

– Да мою китайскую физиономию уже все выучили. Никого я капитально не проведу. А в переводчики можете любого чудесного студен-тика взять.

– А опыт? Его тоже у студентика из портфельчика вытащим?

Евгений то напрочь забывал о семье на недели и месяцы, а потом вдруг спохватывался посреди бессонной ночи, что совсем скоро сына забросят во вражеский тыл, не посмотрят, что он еще не оперившийся птенец. Об Айсулу вспоминал редко, а других женщин, казалось, и вовсе не существовало, только иначе скроенные гимнастерки и нелепые юбки вместо форменных галифе.

Артема и Эдит выбросили в Польше в середине лютой зимы, когда гитлеровцы уже распивали шнапс по поводу несомненного взятия Москвы, которое вот-вот перевернет вверх тормашками всю Европу.

Впервые одни, без умелого наставника, впереди только заснеженные мили и настороженные лица, а в голове только обрывки инструкций вперемешку, как мамина солянка на клетчатой кухне.

В группу набрался сплошь молодняк. Встретились за линией фронта, как положено, полежали, оглядываясь по сторонам, затаившись, зарывшись в мягкий ноздреватый снег, взяв на изготовку автоматы. Никого. Только далекий лай и скрип усталой ветлы. Связной, как и предписывала инструкция, поджидал в размытом овраге, обвешанном соплями обиженных корней и расчерченном легкими лисьими шажками.

От страха Артем стал видеть в темноте как днем, разглядывал и запоминал каждый кустик по пути к маленькому хуторку.

– Все, дальше сами. – Связной указал на хутор и повернул назад. Ему туда хода нет. Артем и его товарищи неспешно, как будто желанные гости, ступили на единственную улицу, отыскали крайнюю избу-явку, постучали накрепко заученными длинными и короткими. Открыла приветливая широколицая баба.

– Пшешкадзам[103], пани, естем от пан Феликс.

Она молча пропустила в сени.

– Шнег пада?[104] – спросил усатый подтянутый мужик в овчинной телогрейке, расшитой по краю яркой красной ниткой.

– Ни.

– Ходжми[105].

Он оделся и вышел во двор. Прибывшие последовали за ним.

– Чи ты сёстра муй пшиятель. Он фра́нцуз, – обратился он к Эдит, – мисяц пуздней довиджиче его. Если запытам. Зрозумяны?[106]

– Так, так[107], – торопливо ответила она.

– А ты кхинский[108]. Как ест. – Он невежливо направил на Артема длинный узловатый палец, как будто прицелился из нагана, и тот молча кивнул.

Недолгая дорога привела в партизанский блиндаж, замаскированный чащей и снегами почище любых маскхалатов. Проводник немногословно приобнял за покатые плечи командира, кивнул двум бойцам в тельняшках, яростно распивающим что‐то мутное и запаши`стое, шлепнул по заднице пробегающую с закуской деваху и вышел.

– Ну здравствуйте, товарищи, – обратился к новоприбывшим командир, – меня зовут Стефан, я из‐под Львова. Можно сказать, местный. – Он дробно рассмеялся, дрожа холодцом бордовых щек.

Мужики с самогонкой встали из‐за стола, пожали руки и вернулись к своему занятию.

– Вы присаживайтесь, перекусим. – Стефан отодвинул корзинку с чем‐то замотанным в холщовые тряпицы, в ней зазвенело железо. – Эх ты, черти квашеные! Говорил же: сало в патроны не класть.

Артем удивленно заглянул внутрь корзины и вправду увидел патроны, как попало набросанные поверх завернутых в холстину шматков сала.

Командир дал расторопной девке с тугими ягодицами леща, не оставшись равнодушным к ее прелестям, вздымавшимся