не найти привычных десяти сортов сыра, колбаса невкусная, морепродукты замороженные и вообще не из того моря, ткани и кожа бесцветные, люди хмурые и опасливые.

– Милая, они ж не испанцы, что ты от них хочешь? – Артем целовал сладкие темно-вишневые губы, и споры на время утихали.

Не то чтобы Эдит высказывала претензии, скорее она изумлялась. Но все степени придирчивого удивления носили сумрачный окрас. Даже мудрая покладистая Айсулу недовольно хмурилась в сторону темноволосой: от невестки по дому помощи ни на грош, а свекровь в ее глазах просто домработница. Тема долечивался, зубрил дома языки, Эдит учила русский и немного преподавала испанский тем, кто искал репетитора пусть без опыта, но зато и без акцента. Ученики приходили к ним домой поздно вечером, извинялись и запирались с учительницей в гостиной.

– Я не могу в трусах в туалет сбегать, – жаловался Евгений.

– Выпроси им комнату в общежитии, вот и будешь ходить хоть в трусах, хоть без трусов, – отвечала Айсулу, облекая в шутку невысказанную мечту.

Весной Артем наконец‐то прошел обязательный медосмотр, и его признали годным к службе, к учебе, ему разрешили верить в будущее. Он сразу же из военкомата побежал в училище писать заявление, даже домой не заскочил, не позвонил из придорожной телефонной будки. Вечером в клетчатую кухоньку засунул счастливый нос уже не просто Темка, а курсант Смирнов. И ему предстояло через месяц ехать на стажировку в Казахстан, на погранзаставу, туда, где выли поочередно ветры и волки и где до сих пор пасли отары родственники его своевольной матери.

– «Широка страна моя родная, обойду от края и до края!» – Он подбежал к Айсулу, чмокнул в щеку, потом подхватил под руки Эдит и закружил на пятачке ковра. – «Как невесту, Родину мы любим, сухпаек в вагоне не забудем».

Евгений неодобрительно цыкнул и похлопал себя по карманам в поиске некстати испарившихся папирос.

– Ну так и повидаешься с дядьками, с женгешками. – Айсулу полезла в шкаф собирать бесценные московские подарки для родни, зашуршала старыми газетными свертками, забряцала замками.

– А на обратном пути мы заедем к йейе и бабе Глаше. – Артем подпрыгнул, приземлился на ковер, аж испуганно задрожали чашки в полированном серванте, и лихо прокрутился на пятке.

– Мы? – Отец недовольно нахмурился.

– Конечно, мы с Эдит. Пусть это будет наше свадебное путешествие. – Артем сердито зыркнул на родителей, и те отступили. Пусть будет медовый месяц, лишь бы их родной любимый мальчик смеялся и острословил, а не хандрил и не ронял тяжелые вздохи, как немощный старик.

Молодожены не скрывали радости: вырваться хоть ненадолго из оков недоверчивого родительского присмотра казалось сказочным везением. Месяц, проведенный на заставе, выдался на самом деле медовым. В степи цвела медуница, одуряюще шибая в нос обещанием мирного счастья. Эдит поселилась у гостеприимной казачки в крохотном домике на полустанке, с козами, подсолнухами за плетнем и бесконечными разговорами, из которых испанка мало что понимала, но со всем соглашалась. Артем свободными вечерами прибегал с охапкой полевых цветов, они шли гулять под прищуром ревнивого заката, в теплых волшебных сумерках и наконец под звездами. Неважно, кто из них что говорил и на каком языке, главное, что все слова были о любви.

К третьей неделе, правда, темноволосая заскучала. Казачка с ее удалыми песнями и жареными семечками стала раздражать, прихваченные из дома книжки были прочитаны по два раза, а медуница отцвела, оставив липкую пыльцу на толстых стеблях. Эдит требовалось дело, занятие – хоть пироги печь, хоть за ранеными ходить. Хоть ребенка родить. У нее в наличии имелось много времени для размышлений, которые привели к удручающему выводу: одной любви для ее жизни маловато, нужно что‐то еще. А пока вокруг испанской гостьи сгущались неопределенность и безделье, утягивающие в омут хандры.

По окончании Артемовой стажировки молодожены сели в поезд и покатили к Балхашу.

– Ты увидишь грандиозное озеро, – предупредил Артем.

– Я вообще‐то выросла недалеко от моря, – предостерегла его темноволосая, чтобы не ждал от нее неоправданных восторгов.

Поездка не задалась: в душном поезде Эдит с неприязнью зажимала нос, кисла, как оставленная на жаре сметана, ничего не ела, а от солоноватой теплой воды ее мутило.

В разросшемся за прошедшие годы ауле их встретили настороженно. В памяти родичей Айсулу осталась дерзкой бунтаркой, поправшей местные законы, кощунственно преступившей волю брата и отца. А тут ее сын приехал с немтыркой, глядящей по сторонам недовольными огненными глазами. Вслух, конечно, не говорили, но смотрели искоса. С Эдит они не находили общего языка, а она и не стремилась.

– Посмотри, это настоящий Восток. Поедем кататься на верблюдах, пойдем на рыбалку, будем сидеть у костра. – Артем пытался ее развеселить.

– Верблюдов я насмотрелась дома: марокканцы на них путешествуют, про рыбалку я все знаю, а простая испанская гитара мне нравится больше, чем эта двухструнная дзынкалка.

Темноволосая явно не принадлежала к поклонницам неподдельного Востока с кошмой и юртами, с косяками полудиких коней и заунывным дрожанием домбры. Ее больше заботило отсутствие отхожего места в доме. Ходить на улицу по маленьким, но важным делам с медным кумганом[101] в руке и с полотняной утиркой, переброшенной через плечо, – этого она в Испании не застала. Домик на полустанке тоже не блистал сантехническими совершенствами, но там жили две чистоплотные женщины, а здесь кучковалось два десятка разнополых детей и взрослых, каждый с соплями, харчками и немытыми руками.

Огорченный Артем, видя их общую с Эдит неуместность, предложил помощь по хозяйству, но на него только шикнули:

– Если делать нечего, помогай старикам. Они мазар чинят, им руки нужны.

Что ж, мазар так мазар, еще интереснее. На следующее утро он накинул на незагорелые плечи старую клетчатую рубашку, привел послушного ишачка с тележкой, погрузил в нее лопаты, кирки, горстку кирпичей, мешок цемента и пошагал вместе с Эдит в степь. Дошли по берегу озера до устья реки Аягуз и начали подниматься вверх по руслу.

– Уф, наконец мы вдвоем, только мы. – Темноволосая брела по щиколотку в воде, задрав подол и сверкая тонкими икрами. – Ты прости меня. Прости, что скисла. Я скучаю по Испании. Мне тяжело без родных голосов. Это ничего, не страшно. Это пройдет. Знай, что я очень сильно тебя люблю, мой Артемьо. Я научусь терпеть, буду любить верблюжье молоко. Только дай мне время. – Она подошла, обняла его за шею и крепко поцеловала в губы.

Все невысказанные обиды растворились в этом поцелуе. Артем чувствовал шелк на губах и бархат гибкого горячего тела под руками. Он начал искать уютный обрыв, где мог бы продемонстрировать возлюбленной