обижать? Они деньгу через мое отделение получают: на бензин, на перевозки все счета через меня проходят. Зачем им со мной ссориться? Был бы евреем – другое дело, с евреями они почему‐то изверги.

Артем пониже надвинул шапку-ушанку, чтобы не выдать охватившего возбуждения. Если Курман знает, когда приходит бензин и снаряжение, то ему цены нет.

– А ты, смотрю, с деньгой‐то в хороших отношениях. – Он решил подмаслить земляка белой завистью.

– Не с деньгами, а с бизнесом. Это моя профессия, и я ее уважаю. Каждый должен приносить людям пользу на своем месте. Вот смотри, коммуняки не признают частной собственности, а деваться от нее никуда не могут. Все работают за что? За ту же зарплату, но только платит ее государство, а не хозяин. Какая, по сути, разница? Деньги‐то одни и те же. На них люди покупают хлеб, молоко. Государство школы строит на те же налоги. А мой дед сам в ауле школу построил, до сих пор стоит. – Курман продолжал заливаться соловьем, но Артем уже не слушал: про деньги ему неинтересно, не его стихия.

Через месяц прибыл груз взрывчатки, уютно разместился под сеновалом на ближнем хуторе, у другого усача в овчинной телогрее, как две капли воды похожего на первого, который зимней ночью привел десант к партизанам. К весне намечался фейерверк. Артем трудился над схемами, проездами, детонаторами, считал бойцов, автоматы, грузовики. Засыпал с гудящей головой и во сне видел все то же: взрывы, поезда, срывающиеся под откос. Эх, скорее бы разметать фашистскую сволочь изнутри, перерубить артерии железных дорог, отомстить за своих и чужих – вот этих, опасливо оглядывающихся на заколоченное здание синагоги и вздрагивающих от рычания мотоциклета.

Курман делился информацией, как будто в горах прорвало плотину. Из потока шелухи каждый раз удавалось вытащить несколько крупинок золота. Один раз рассказал, что скоро у гитлеровцев банкет, закупают спиртное и закуску в больших количествах. Вычислили, что приедет немецкое командование, и даже угадали, когда именно. Организовали замечательную свинцовую встречу, спиртное осталось томиться в погребах, а закуска вольготно чавкала в свинарниках. В другой раз случился простой с оплатой горючего. И эту информацию сумели приспособить к делу Сопротивления. Нет горючего – не взлетят крылья с красно-черной свастикой с белостокского аэродрома.

Эдит с головой нырнула в военное варево. Ей здесь нравилось больше, чем в Москве. Она любезничала, хитрила, вовремя опускала ресницы и встряхивала темными локонами. Гитлеровцы почти поголовно владели французским или испанским, ей всегда находилось с кем и о чем поболтать. Но главное ее достоинство – это умелые тонкие пальчики, которые безостановочно скручивали проволоку и отсчитывали капельки нестойких субстанций, показывали новобранцам, как складывать фитиль и из чего можно наколдовать гремучее зелье.

Однажды Курман поделился с Артемом небольшой и на первый взгляд неважной новостью:

– Я вот думаю в Голландию наведаться, проведать матерей и вообще… присмотреться, может, там пересидеть войну. Еще неизвестно, что здесь будет. Сейчас Белосток – это Третий рейх, а у немцев и своих банкиров полно. Недолго мне сидеть в моем любимом кабинете.

– А разве отпускают отсюда? – удивился Артем.

– Отпустят. Скоро Пасха, немцы уезжают к семьям. Поголовно. Арендовали ячейку в банке и стаскивают туда важные документы. Видать, не полагаются на солдатню и полицаев. Скорее всего, и мне палки в колеса ставить не будут.

– Тогда, конечно, надо поехать, мать все‐таки.

Но Курман никуда не поехал, что‐то не задалось с властями – видимо, и в самом деле готовили ему на смену какого‐нибудь истинного арийца. Пятого апреля, в священную ночь, пока по улицам катился хромающий ручеек крестного хода, партизаны задумали операцию.

В группу попросились только советские – те, кто не в ладах с церковными праздниками: Сашок, Барашек, Артем и еще несколько атеистов. Они подошли к зданию банка в темноте, изредка взламываемой спешащими в храм свечками и пьяновато-восторженной болтовней. Ближе к полуночи подогнали грузовик местной пекарни с намалеванными на боку крендельками и пирожными. От грузовичка протянули стальной трос, зацепив его за анкеры чугунных завитушек, украшавших высокие арочные проемы цокольного этажа. С первым ударом на Свято-Николаевской колокольне рванул мощный двигатель, вынеся оконную решетку вместе с когтями арматуры. Партизаны влезли в окно и побежали по мягким коврам, устилавшим коридор. Хранилище вскрыли гранатой, даже двумя: первая лишь вспорола брюхо стальной двери, выпростав острые гарпуны, торчащие в разные стороны из дверного полотна. Второй удалось проложить удобоваримую дорогу в святая святых денежной империи.

– Какая ячейка? – крикнул Сашок. – Или все взламывать будем к чертовой матери? Зае…ся!!!

– Сбавь нерву,́ – одернул его Барашек, неброский с виду белорус с мягкими льняными кудрями, но на деле отъявленный придумщик и нахал, каких свет не видывал. – Выбирай самую большую. У фрицев документации навалом, она в маленькую не полезет.

Пока шло праздничное богослужение, шансы быть пойманными оценивались как невысокие, и когда по улицам пойдут радостные певуны со свечками – тоже. Но всегда есть кто‐то любопытный или желающий выслужиться, всегда куда‐то скользит кривая везения – или вверх, или вниз. Решение взломать банк и опустошить ячейку с немецкой документацией пришло неожиданно. Такого сюрприза никто не ждал. Обычно все секреты фрицы хранили у себя. Но праздник на то и праздник, чтобы не походить на будни. Раз немцы решили бросить город на произвол полицаев, пусть с этого и партизаны какой‐нибудь подарок получат к светлому, как говорит неприятель, Остерну[114].

Трофейные фонари тускло освещали узенький проход, вместивший в себя трех немаленьких мужчин, еще двое караулили за разорванной, истекающей железными слезами дверью. Сторожевой наряд остался в центральном холле на случай отступления, остальные притаились на улице.

Артем взвесил на руке короткий ломик, прицелился и ударил острием в замочное сердце. Неплохой меткий удар, которому, по задумке, следовало разбить замок, только погнул каленую дверцу банковской ячейки. Второй не исправил положения.

– Дай я, – потребовал Сашок, сплевывая под ноги.

Артем поморщился, услышав чавкающий звук.

– Выходь отсель, сябры[115], стрелять буду, – предупредил Барашек.

Троица вышла, заслонилась потрепанными косяками от рикошета. Прозвучал гулкий, выламывающий барабанные перепонки выстрел в крохотной шкатулке, бронированной с трех сторон металлическими ящичками. Еще один заставил зажать уши, третий прорвал непрочную оболочку терпения.

– Все, не получается, надо уходить.

– Нет, не зря же мы пришли. Второго шанса не будет, – возразил Артем. – А давайте попробуем зацепить трос с грузовика и дернуть?

– За что цеплять‐то? Здеся ни ручек, ни ножек нетути.

Артем прекрасно понимал, что обвинение падет на Курмана. Кто еще знал про арендованную фрицами ячейку? Кто с ними обсуждал пасхальные