– Ты одержима Люцифером, – шептал он, вцепившись в мое плечо. – Я почувствовал это, как только вошел в твою комнату.

Я вспомнила свою комнату в общежитии – мрачные стены, холодный кафель, но в то же время и подсолнухи, присланные Дрю, и настенный коврик, который мой друг из Зимбабве привез из своей деревни.

Мама молчала. Она немигающим взглядом уставилась в землю и поджала губы. Отец ожидал моей реакции. Я судорожно искала слова, которые он хотел услышать. Но у меня их не было, еще не было.

До возвращения в Гарвард я уговорила родителей съездить на Ниагарский водопад. Атмосфера в машине была мрачной, и поначалу я пожалела о своем предложении. Но как только отец увидел водопад, он переменился на глазах. У меня был фотоаппарат. Отец всегда ненавидел фотоаппараты, но, увидев мой, буквально расцвел.

– Тара! Тара! – кричал он, стремительно шагая перед нами с мамой. – Сфотографируй эту красоту! Как это прекрасно!

Казалось, он понял, что у нас возникает воспоминание, нечто прекрасное, что может понадобиться потом. А может быть, я просто придумала это, потому что сама чувствовала то же самое. В дневнике я записала: «Сегодня я сделала фотографии, которые помогут мне забыть рощу. На них мы вместе с папой, и мы счастливы. Они доказывают, что это возможно».

Когда мы вернулись в Гарвард, я предложила заплатить за отель. Родители отказались. Целую неделю мы теснились в моей крохотной комнатке. Каждое утро отец поднимался по лестнице в общий душ, прикрывшись лишь небольшим белым полотенцем. В университете Бригама Янга я почувствовала бы себя униженной, но в Гарварде лишь пожала плечами. Я стала выше смущения. Какая разница, кто его увидит, что ему скажут и как поражены будут его видом? Мне было важно его мнение; это его я теряла.

Настал последний вечер, а я все еще не возродилась.

Мы с мамой хозяйничали на общей кухне, готовили картофельную запеканку с мясом. Еду мы принесли в комнату на подносах. Отец спокойно рассматривал свою тарелку, словно был один. Мама что-то сказала про еду, потом нервно рассмеялась и умолкла.

Когда с едой было покончено, отец сказал, что у него есть для меня подарок.

– Я за этим и приехал, – добавил он. – Я хочу дать тебе благословение священства.

В мормонской вере священство – это сила Бога на земле. Это сила совета, исцеления больных и изгнания демонов. Она дается мужчинам. Настал решительный момент: если я приму благословение, он очистит меня. Он возложит руки на мою голову и изгонит злую силу, которая заставляла меня говорить то, что я говорила, и сделала изгнанницей в собственной семье. Мне нужно лишь покориться, и через пять минут все кончится.

Я услышала собственное «нет».

Отец изумленно уставился на меня, потом заговорил – не о Боге, а о маме. Травы – это ее божественное предназначение, дар Господень. Все, что происходило с нашей семьей, каждая травма, каждое приближение к смерти, было связано с нашей избранностью, нашей особостью. Господь все это устроил, чтобы мы могли отречься от медицинского истеблишмента и свидетельствовать о силе Его.

– Помнишь, как Люк обжег ногу? – спросил отец, словно я могла об этом забыть. – Таков был план Господа. Это была программа. Для твоей матери. И когда это случилось со мной, она была готова.

Взрыв, ожог. Это величайшая духовная награда – быть живым свидетельством силы Господней. Отец держал мои руки своими изуродованными пальцами и твердил, что его увечье было предопределено. Это божественное милосердие, которое ведет души к Богу.

Мама тоже свидетельствовала тихим, почтительным шепотом. Она сказала, что может остановить инсульт воздействием на чакры, может остановить инфаркт с помощью своей энергии, может даже излечить рак, если человек обретет веру. У нее самой был рак груди, и она исцелила себя.

Я замерла.

– У тебя рак? Ты уверена? Ты делала анализы?

– Мне не нужны анализы. Я все поняла в ходе мышечной проверки. Это был рак. И я его излечила.

– Мы могли излечить и бабушку, – сказал отец. – Но она отвернулась от Христа. В ней не было веры, поэтому она умерла. Бог не исцеляет неверующих.

Мама кивнула, но глаз не подняла.

– Грех бабушки был велик, – продолжал отец. – Но твои грехи еще больше, потому что тебе дана была истина и ты отвернулась от нее.

В комнате было тихо. Слышался только ровный гул движения по Оксфорд-стрит.

Отец пристально смотрел на меня. Это был взгляд провидца, священного оракула, сила которого идет из самой Вселенной. Мне хотелось встретить его взгляд с поднятой головой, доказать, что я могу выдержать этот груз. Но через несколько секунд что-то во мне сломалось, какая-то внутренняя сила исчезла, и я уставилась в пол.

– Бог призвал меня свидетельствовать, что ты движешься к катастрофе, – сказал отец. – Это произойдет скоро, очень скоро, и сломает тебя навсегда. Это повергнет тебя в пучину унижения. И когда ты окажешься там, когда будешь сломана, ты воззовешь к Богу с просьбой о милосердии. – Голос отца поднялся до визга, а потом превратился в шепот. – Но Он не услышит тебя.

Я встретилась с его взглядом. Он пылал убежденностью, я почти чувствовала исходящий от него жар. Отец наклонился вперед так, что его лицо почти касалось моего, и произнес:

– Но я услышу.

Наступила полная тишина, мертвая, угнетающая.

– Я в последний раз предлагаю дать тебе благословение, – сказал отец.

Благословение было милостью. Отец предлагал мне подчиниться так же, как и моей сестре. Я представила, каким облегчением для нее стало понять, что она может обменять свою реальность – общую для нас с ней – на реальность отца. Как благодарна она была за то, что пришлось заплатить такую малую цену. Я не осуждала ее за выбор, но понимала, что это не для меня. Все эти годы я трудилась и училась только для того, чтобы получить эту привилегию, право видеть и понимать больше истин, чем дал мне отец, и использовать их для развития собственного разума. Я поверила, что могу стать собой и эта возможность дает мне способность оценивать разные идеи, истории, точки зрения. Если я уступлю сейчас, я проиграю не только в споре. Я потеряю власть над собственным разумом. Именно такую цену я должна была заплатить. Это стало мне ясно. Отец хотел изгнать из меня не демона, а саму меня.

Отец полез в карман, достал флакон с освященным маслом и вложил в мою ладонь. Я посмотрела на него. Для ритуала достаточно было только этого масла и священной силы изувеченных отцовских рук. Представила свою покорность, увидела, как закрываю глаза и отрекаюсь от своего богохульства. Представила, как буду описывать свою перемену, божественную трансформацию, как буду кричать слова благодарности. Слова уже были готовы сорваться с моих губ.