– Я слушал тебя последние несколько вечеров, – сказал Дукер.

– А, благодарный зритель. Я польщен.

– Ты исполнял отрывки из «Аномандариса», которых я до этого не слышал.

– Ты про незавершенные? – Бард потянулся за кружкой. – Черный Коралл, где восседают анди…

Он сделал еще глоток.

– Значит, ты прибыл оттуда?

– А ты знаешь, что среди всех божеств мира не сыщется ни одного, который бы звался покровителем – или покровительницей – бардов? Как будто про нас забыли, бросили на произвол судьбы. Поначалу это меня коробило, но теперь я вижу, какой это на самом деле дар. Нам подарили неповторимую свободу и ответственность. Кстати, есть ли среди богов покровитель историков?

– Если и есть, то я о нем не слышал. Значит, я тоже свободен?

– Говорят, ты как-то в этом самом зале рассказывал историю Собачьей цепи?

– Всего один раз.

– А потом все пытался записать ее на пергаменте.

– Безуспешно. Что с того?

– Возможно, Дукер, описательная проза не подходит для этого рассказа.

– То есть?

Бард отставил кружку в сторону, медленно облокотился на стол и пристально посмотрел на историка бесцветными глазами.

– Потому что ты представляешь их лица.

Дукера вдруг охватила бессильная злоба. Он отвел взгляд и уставился на трясущиеся руки.

– Ты не можешь так говорить. Ты меня совсем не знаешь, – прохрипел он.

– Чушь. Мы, историк, не личные вещи обсуждаем, а свое ремесло. Как профессионалы. Я всего лишь скромный бард и хочу помочь тебе, по мере сил, раскрыть душу и выплеснуть все, что ее капля за каплей убивает. Раз не можешь найти свой голос, воспользуйся моим.

– Так ты за этим здесь? – спросил Дукер. – Стервятник, прилетевший на запах слез?

Бард вскинул брови.

– Нет. Ты вообще ни при чем. Я здесь… по другим делам. Мог бы сказать больше, но не стану. Не смогу. Пока у меня есть время, предлагаю вместе сочинить эпическую историю, которая будет сокрушать сердца и тысячу поколений тому вперед.

И вот тогда по лицу историка потекли слезы. Однако, собрав в кулак оставшуюся смелость, он кивнул.

Бард взял кружку и откинулся на спинку стула.

– История начинается с тебя и заканчивается тобой. Только то, что ты видел, только твои мысли. Не надо говорить, что думали и чувствовали другие. Мы с тобой не рассказываем, а лишь показываем.

– Да. – Дукер снова посмотрел в глаза, в которых скрывалась – и была надежно запечатана – вся скорбь мира. – Как тебя зовут, бард?

– Зови меня Рыбак.

Чаур лежал на полу возле кровати, свернувшись калачиком, храпел и подергивался, будто спящий пес. Хватка посмотрела на него, потом снова откинулась на матрас. Как она сюда попала? И что за теплое ощущение между ног? Правда ли они с Баратолом… И если да, помнит он больше или меньше? Ах, сколько вопросов сразу, да еще голова напрочь отказывается соображать!

Чьи-то шаги по коридору, затем голоса, из-за двери слов не разобрать, гортанный смешок. Это не Дымка или кто-то еще из знакомых, остается та чужеземка, Скиллара. В памяти вдруг всплыл образ, как Хватка сжимает ее груди обеими руками, а Скиллара смеется – точно так же, только более томно и победоносно.

Боги, я что, спала со всеми сразу? Прокля́тое кворлское молочко…

Чаур шумно выдохнул, отчего Хватку прошиб жар. Нет-нет, с этим ребенком она такого сделать не могла. Есть же, в конце концов, предел – должен быть…

В дверь постучали. Звуки доносились как сквозь вату.

– Дымка, ты? Заходи.

Бесшумно, словно кошка, Дымка проникла в комнату. Лицо у нее было напряженное от еле сдерживаемых эмоций.

Только не слезы, пожалуйста.

– Я ничего не помню, так что не начинай.

И тут Дымка не выдержала. Сотрясаясь от приступов хохота, она сползла по стенке.

Чаур, недоуменно моргая, сел, затем тоже начал смеяться.

Хватка смерила Дымку убийственным взглядом.

– Чего ржешь?

Дымка с трудом взяла себя в руки.

– Они нас буквально на руках дотащили сюда. А потом мы проснулись, обуреваемые только одним желанием. Сопротивляться было бесполезно!

– Нижние боги… – Хватку передернуло. – Что, и Чаур?…

– Нет, Скиллара первым делом уложила его спать.

Чаур продолжал смеяться без остановки, по красному лицу текли слезы. Хватка вдруг забеспокоилась.

– Чаур, прекрати! Сейчас же!

Здоровяк испуганно уставился на нее, вся радость из него вмиг улетучилась.

– Прости, Чаур, прости. Все хорошо. Спускайся на кухню, найди что-нибудь поесть. Вот умничка.

Он встал, потянулся, почесался и вышел из комнаты. С лестницы донесся последний смешок.

Хватка закрыла лицо ладонями.

– А Мураш? Только не говори мне, что…

Дымка пожала плечами.

– Похоть слепа и безрассудна. Боюсь, ночью сбылись все его смелые фантазии… Будем надеяться, память у него отшибло!

– Блевать хочется.

– Да ладно тебе, эти причиндалы для того и сделаны.

– А где Баратол?

– Ушел пораньше вместе с Молотком. Ищет Гильдию кузнецов. Ты наверняка помнишь его больш… кхм, большие руки.

– Моя киска все помнит.

Дымка фыркнула.

– Мяу!

Свету фонаря было не под силу разогнать серый сумрак погреба, но Перл привык и потому едва ли удивился, когда из дальней стены, у которой стояли полдюжины бочонков с нетронутой храмовой печатью, высунулся призрак монаха и тут же провалился по колено в пол. Изумленно оглядевшись, он наконец заметил у подножия лестницы малазанца и подплыл ближе.

– Феллурканатх, это ты?

– Феллу… что? Ты мертв, монах, причем довольно давно. Кто нынче носит треугольные клобуки?

Призрак вцепился руками в лицо и застонал.

– К'рул исторг меня. За что? Почему сейчас? Мне нечего рассказать, тем более какому-то чужеземцу. Но он же шевелится внизу, так? Значит, поэтому? Меня послали с мрачным предостережением? Впрочем, тебе-то какое дело. Все равно уже поздно.

– Кто-то хочет нас убить.

– Еще бы. Вы заняли чужое место. Вскройте одну из этих бочек – тогда узнаете все, что нужно знать.

– Ага, конечно. Проваливай.

– А кто насыпал новый пол? И зачем? Вот, взгляни-ка.

Призрак откинул голову назад, открывая взору распоротое до самого позвоночника горло. Куски плоти, перерезанные вены и артерии слегка серебрились в тусклом свете.