Я не была уверена, насколько это правда; я никогда не видела, чтобы Рейчел делала что-то, чего она не хотела. Но я знала, каково это – чувствовать себя в ловушке. Я бы тоже сделала все, чтобы остаться в Клойстерсе, так же, как сделала бы все, чтобы сбежать из Уолла-Уолла.

– Но этот идиот… – Рейчел покачала головой. – Годы покупки второсортных рукописных страниц и поддельных реликвариев – и он наконец натыкается на что-то сто́ящее… – Она рассмеялась. – Эти карты. Он не знал, чем владеет. Но ты знала. – Сделала еще один шаг вперед, так, что я легко могла бы протянуть руку и коснуться ее. – Ты знала, что это такое. Что Патрик собирался с ними сделать? Развесить их в рамочках по дому? Может быть, отдать их в дар, если он когда-нибудь действительно оценил бы то, что имел? Написать статью, затрагивающую несколько узкоспециальных тем? Нет. Я не собиралась этого допустить. Я сделала это для нас, Энн. Ради нас.

– Мы могли бы привлечь его к исследованиям, мы могли бы… – Но, произнося эти слова, я уже сознавала, что это неправда. Мы обе хотели совсем другого, и я подумала: может быть, я намеренно игнорировала то обстоятельство, что Патрик знал, что он догадался об этом?

– Он этого не заслужил. – Рейчел едва ли не выплюнула эти слова. – На протяжении стольких лет это всегда были великие открытия великих людей. Я знала, что, если б мы поделились с ним этим, нас в лучшем случае записали бы в соавторы. Все считали бы, будто открытие принадлежит ему. Что он распознал принцип, в то время как все остальные в течение веков оставались в дураках. Но дураком был он. Не мы. Не ты. Он так и не понял бы, если б не та ночь в библиотеке. Знаешь, он был прав. Оказалось, что наркотики прибавили ему сообразительности. В ту ночь Патрик наконец заметил, что карты ощущаются как-то не так, и он все трудился и трудился над ними, пытаясь понять, в чем дело. Я делала все возможное, чтобы отвлечь его, но он был одержим. В конце концов его осенило, и он нашел способ снять фальшивое покрытие. Тогда я поняла, что настало время действовать.

– Так ты отравила его?

– Я же сказала тебе – я не убийца. После нескольких часов, проведенных той ночью под воздействием наркотика, Патрик подумал, что ему нужна добавка, что-то, что поможет ему видеть яснее, еще одна доза, поэтому я пошла в сад и нашла растение. Я растолкла корень белладонны в сарае Лео и принесла его Патрику. Я наблюдала, как он размешивает его в воде. И сидела там молча, пока он добровольно пил смесь. Даже жадно. Если б он был внимателен, тот мог бы заметить, что она была совсем другой, но я думаю, что на каком-то уровне он хотел этого, понимаешь? Это был его выбор.

То, как она оправдывала это – как действие, которого можно было легко избежать, – оледенило мою душу. Логика была глубоко ошибочной.

– Рейчел, это не выбор. У Патрика не было выбора. В твоем понимании выбор – это роскошь, занавес, который отделяет нас от судьбы. От судьбы, которую ты создаешь.

– Выбор – это единственное, что все мы разделяем, – сказала она, отмахнувшись от моего комментария. – Это поле, где все играют абсолютно на равных.

– Это не так, Рейчел. Неужели ты думаешь, что я хотела оказаться в Клойстерсе? Думаешь, я хотела впутаться во все это? У меня не было выбора.

– Конечно, был. Ты могла вернуться в Уолла-Уолла. Ты могла уехать после смерти Патрика. Ты миллион раз могла не делать вместе со мной то, что втягивало тебя все глубже и глубже в происходящее, но ты делала это. На каждом шагу. И знаешь почему? Потому что мы одинаковые, Энн.

Она ошибалась, полагая, что у меня был выбор. Я знала, что в жизни нет подлинного выбора. Я знала это с абсолютной уверенностью, потому что в тот день не выбирала дорогу. Как и мой отец не выбирал, чтобы его машина, ремонт которой уже давно был просрочен, сломалась по дороге домой, на единственном слепом повороте между Уитман-колледжем и нашим домом. Теперь я видела эту слепоту в картах. В лике Сатурна и молочном свете луны я видела то, что произошло в тот день, то, что я так старалась забыть. Как я ехала домой из кампуса по проселочной дороге, пересекавшей пшеничные поля, поля, на которых росли высокие злаки, готовые к скашиванию. И на повороте я не увидела его, не увидела его машину сквозь густые стебли пшеницы. Я только почувствовала это – удар о бампер моего пикапа, такой слабый, почти неощутимый.

Только в зеркале заднего вида я смогла разглядеть место происшествия. Разглядеть его тело, лежащее на краю серой полосы асфальта. Я до сих пор помню, как бросилась назад. Но было уже слишком поздно. И тогда он велел мне, чтобы я уезжала. Ехала дальше. Не останавливалась, пока я не окажусь далеко от дома. «Это не твоя вина, – сказал он. – Не позволяй этому разрушить твою жизнь». Хотя, конечно, это уже произошло.

Мой отец, однако, был прав. Теперь я знаю, что это была не моя вина. Судьба распорядилась так, что в тот день мы оба оказались на дороге под раскаленным августовским небом. Рейчел ошибалась, полагая, что у меня был выбор. Выбор был выдумкой. Потому что, если б у меня когда-нибудь был выбор, я бы свернула налево, я бы поехала по длинной дороге, я бы сделала все, чтобы предотвратить случившееся с моим отцом – случившееся со мной – в тот день. И если б выбор был так прост, то сейчас я бы выбрала остановить слезы, подступившие к глазам, перевести дыхание, не позволить своему голосу вторить завыванию ветра, грохоту дождя. Воспоминания, которые мой разум и тело так старались подавить – мой отец, его окровавленное тело, белесые поля и пыльная земля вокруг нас, мои руки на руле – неудержимо хлынули из меня.

– Энн, – произнесла Рейчел, преодолев расстояние между нами и обхватив меня руками. – Все кончено. Мы не можем вернуться назад.

И я заплакала еще громче, потому что она была права. Мы не могли вернуться, и, что еще хуже, я не знала, хочу ли этого. Потому что все это, даже смерть отца, привело меня сюда. Рейчел права: мы одинаковые. Но это осознание не