принесло мне облегчения. Это было сокрушительное поражение, и все, что я могла сделать, – это обхватить ее руками и прижаться к ней, позволяя ей держать меня в объятиях.

– Я сделала это ради нас, – прошептала она мне в шею.

И что-то внутри меня хотело поверить ей, отчаянно хотело, чтобы это было правдой. Чтобы с этого момента остались только Рейчел и я – никаких больше отцовских фигур, никаких отцов, никаких любовников. Но я видела в картах, что будет дальше, и в этом, несмотря на дрожь в теле и ужас в мыслях, находила некоторое облегчение. Карты рассказали мне о моем неизбежном прошлом, и я знала, что точно так же не смогу сбежать от того будущего, которое они для меня сплели. У меня не было выбора.

Глава 28

К тому времени, когда над Адирондакскими горами забрезжил рассвет, я уже вышла на проселочную дорогу и шла по направлению к городу. Я вытягивала руку, поднимая большой палец вверх, каждый раз, когда слышала звук мотора, но, поскольку солнце едва взошло, машин было мало; в основном это были рабочие грузовики, уже заполненные людьми и нагруженные лестницами, направлявшиеся на стройплощадки.

Когда я прошагала уже примерно час, женщина, одетая в форму домработницы, остановилась и опустила окно.

– Куда ты направляешься? – спросила она.

Я не знала.

– Куда угодно, лишь бы на автобус, – ответила я. Через плечо у меня была перекинута сумка, а на спине висел рюкзак.

– Это будет Джонсбург, – сообщила она, протягивая руку, чтобы открыть пассажирскую дверь изнутри. – Я могу провезти тебя бо́льшую часть пути.

Мы ехали в тишине, за окном шелестели листвой леса. В машине пахло табачным дымом, и женщина постоянно вытряхивала пепел из сигареты, которую держала в руке, в окно.

– Ты от чего-то убегаешь? – спросила она по прошествии нескольких минут. – Если не хочешь говорить об этом, то ничего страшного. Ты просто выглядишь как человек, который от чего-то бежит. – Она показала на мой рюкзак, лежащий на заднем сиденье.

– Вроде того.

– Это парень? Однажды мне пришлось бежать от парня. Когда отношения идут под откос… – Она присвистнула и закатила глаза.

– Плохие отношения, – сказала я.

– У тебя все будет хорошо. Я думала, что никогда не смогу окончательно уйти, но смогла. И он не нашел меня, если ты об этом беспокоишься. Они всегда говорят, что найдут тебя, но редко это делают. Им надоедает искать, или они находят твою сестру – в моем случае это была моя сестра, – и тогда…

Она затормозила, чтобы пропустить двух оленей, выскочивших перед машиной; я едва не ударилась головой о приборную панель и задумалась, работают ли ремни безопасности.

– Чуть не врезались, – сказала она.

Когда олени скрывались в зарослях, самец повернул голову и посмотрел на меня; его черный глаз был стеклянным и безэмоциональным.

– В любом случае, – снова начала женщина, – с тобой все будет в порядке. Я отвезу тебя до самого Джонсбурга. Это даже не обсуждается.

И мы не стали это обсуждать. Остаток пути, пока утренний свет из туманного превращался в ясный, мы ехали, слушая радио и двигаясь по двухполосному шоссе к автобусной станции. Я не оставила записки для Рейчел. Просто ушла. Выключила мобильный телефон и ушла из ее дома, от нее, от всего этого.

В то утро, когда я встала раньше солнца, в воздухе чувствовался какой-то холодок. Лето закончилось. Мир, который мы построили в Клойстерсе, мир, в который не пускали все остальное, рушился, как падающая в море башня на карте. Я поняла, что это было неизбежно. Такие отношения, как наши, такие миры – они не выдерживают давления извне, особенно когда это давление исходит из твоего собственного прошлого. Что, в конце концов, я могла сказать детективу Мёрфи? Что Рейчел создала сложную систему морали, в которой она чувствовала себя оправданной, потому что у ее жертв всегда был выбор, даже если она сама вершила их судьбы? Что меня саму разыскивают за наезд на человека в Вашингтоне? Нет. Я знала, что другие не поймут. Но я понимала. Карты понимали.

Высадив меня на автобусной станции, женщина вложила мне в руку несколько долларов.

– Тебе это понадобится, – сказала она.

И хотя я пыталась вернуть их ей, она настояла на своем. На станции я воспользовалась телефоном-автоматом, чтобы позвонить Лоре и спросить, не будет ли она против, если я останусь у нее до конца недели, пока не начнется срок аренды. Лора сразу же согласилась.

– Ты в порядке? – спросила она по телефону.

– Нормально, – ответила я.

– Она что-нибудь сделала?

– Нет.

Лора на другом конце линии молчала, и я почти слышала, как она жует нижнюю губу, пытаясь решить, стоит ли ей выпытывать подробности.

– Я расскажу тебе больше, когда приеду, – упреждая ее вопросы, пообещала я. На самом деле я не хотела говорить об этом. Я знала, что никто не поймет меня.

Остаток дня ушел на то, чтобы добраться до города – пересадки на автобусы и поезда, наконец две линии метро и пять кварталов пешком. Только почти в семь вечера я ввалилась в квартиру Лоры в Бруклине, где она жила со своим парнем и двумя кошками. Бросила обе сумки на пол и рухнула на диван.

– Ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе нужно, – сказала Лора, протягивая мне стакан воды.

– Мне нужна всего неделя.

Она кивнула.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Итак, – произнесла Лора, садясь рядом со мной на диван. – Что случилось?

– Просто такое никто не мог предвидеть.

И хотя она пыталась выжать из меня больше информации, я уклонилась. Это была не история Лоры. Это была моя история. История, в которую, как я знала, мало кто поверит. После того как я вздремнула и приняла душ, мы выпили слишком много дешевого вина в ресторане, столики которого были расставлены на тротуаре, а затем пошли домой под оранжевым светом уличных фонарей. И впервые я увидела другую сторону Нью-Йорка, мир за пределами Клойстерса, мир, который все еще был теплым и оживленным, несмотря на то, что скоро листья изменят цвет, а воздух станет менее мягким. Я жадно впитывала все это.

* * *

На следующий день наступил понедельник, и я поехала на метро в Клойстерс, заново наслаждаясь людской толчеей вокруг и горячим, спертым воздухом. В музей приезжала новый куратор, и по этому случаю я снова переоделась в одежду, которую привезла из Уолла-Уолла, – колючий полиэстер уже не смущал меня, просто вызывал ностальгию.

Когда я вошла в вестибюль, то заметила, что Мойра отвела