— Я же говорил тебе: меня это не интересует! — Онговорил крайне резко: при любом упоминании о других женщинах у него начиналоныть сердце.

— Ну почему же? Она такая славная. И…

Берни перебил мать и заорал во все горло:

— Я сейчас повешу трубку!

Как трудно разговаривать с ним на эту тему. Руфь стало жалкосына.

— Прости. Я просто думала…

— И совершенно зря.

— Наверное, для этого еще не пришло время, — совздохом сказала она, но Берни разозлился еще сильней:

— И никогда не придет, мама. Мне ни за что не найтитакой, как Лиз. — Внезапно на глаза ему навернулись слезы.

Руфь почувствовала в этот момент, что вот-вот заплачет.

— Нельзя же так к этому относиться, — мягко игрустно проговорила она, и по щекам ее потекли слезы. Она понимала, что онпостоянно ощущает боль, и сознание этого было ей невыносимо.

— Нет, можно. Лиз была воплощением всех моих мечтаний,и второй такой мне не найти никогда. — Думая о ней, он перешел чуть ли нена шепот.

— Ты мог бы повстречать женщину, совершенно непохожуюна нее, и полюбить ее, только совсем иначе.

Зная, насколько Берни чувствителен, она постаралась проявитькак можно больше такта. Прошло целых десять месяцев, и она решила, что этодостаточный срок, а он не согласен с ней.

— Ты бы хоть иногда выходил куда-нибудьпроветриться. — Судя по словам миссис Пиппин, он проводил все свободноевремя дома с детьми, а это ему не полезно.

— Мама, мне не хочется. Мне куда веселей сидеть дома сдетьми.

— Пройдет время, и они вырастут. Как вырос ты. —Оба улыбнулись. Но Руфь не осталась одна, у нее есть Лу, и на мгновение ейстало неловко.

— У меня есть еще целых шестнадцать лет. Пока что рановатобеспокоиться об этом.

Руфь решила, что не стоит больше его донимать, и перевеларазговор на дом, который Берни снял в долине Напа.

— Джейн очень хочется, чтобы ты приехала к нам летом вгости.

— Хорошо, хорошо… приеду.

А когда Руфь и в самом деле приехала к ним, ей там оченьпонравилось. Живя в таком месте, можно не заботиться о прическе, ходить потраве, валяться в гамаке, подвешенном в тени раскидистых деревьев, часами глядяв небо. По краю участка протекал ручей с каменистыми берегами, по которому можнобыло бродить, шлепая босыми ногами по воде, как делал в детстве Берни, когдаони жили в горах Кэтскилл. Долина Напа многим напоминала ему о тех далекихднях, и Руфь тоже припомнились те времена. Она увидела, как дети играют, бегаяпо траве; заметила, какое делается у Берни лицо, когда он смотрит на них, и ейстало немного спокойней за сына. Руфь согласилась с Берни: жизнь в Оуквилле —как раз то, что им нужно, и дети повеселели, и сам Берни тоже.

Потом она улетела в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с Лу: вГолливуде в это время проходил медицинский конгресс. А оттуда они должны былиотправиться с друзьями на Гавайи. Она напомнила Берни о том, что ЭвелинРозенталь по-прежнему живет в Лос-Анджелесе и ей вполне можно позвонить. Наэтот раз он только рассмеялся. Женщины не вызывали у него интереса, нонастроение у него стало получше, и он больше не кричал на мать.

— Ох, мама, ты опять за свое? Руфь улыбнулась:

— Ну ладно, ладно.

В аэропорту она крепко расцеловала сына и в последний развнимательно посмотрела на него. Он все так же высок и привлекателен, только заэтот год в волосах у него прибавилось седины, морщинки вокруг глаз сталиглубже, и взгляд у него печальный. С тех пор как умерла Лиз, прошел почти год,а он до сих пор горюет по ней. Но по крайней мере он перестал злиться. Онбольше не сердится на нее за то, что она его покинула. Просто ему страшноодиноко. Ведь он потерял не только любимую женщину и жену, но и своего лучшегодруга.

— Береги себя, родной, — шепнула ему Руфь напрощание.

— Ты тоже, мама. — Он еще раз обнял ее. Пока Руфьподнималась по трапу, он все стоял и махал ей рукой. За последние два года онистали гораздо ближе друг другу, но какой ценой им это далось! Страшно подумать,сколько страданий выпало на их долю за это время. Возвращаясь вечером в долинуНапа, он думал об этом… о Лиз… До сих пор не верится, что ее нет… как будто онакуда-то уехала и должна вернуться. Слово «никогда» не укладывается в голове. Икогда Берни подъехал к дому в Оуквилле и поставил машину в гараж, его мысли по-прежнемузанимала Лиз. Няня еще не легла спать и ждала его. Был уже одиннадцатый часвечера, и в доме царили покой и тишина. Джейн уснула у себя в постели зачтением «Черного красавчика» — Мистер Фаин, по-моему, Александр нездоров.

Берни нахмурился. Дети занимали главное место в его жизни.

— Что с ним? — Мальчику всего два годика, онсовсем маленький, и у него нет мамы. Поэтому для Берни он всегда будетбеззащитным малышом.

Няня призналась с виноватым видом:

— Боюсь, я напрасно разрешила ему так долго плескатьсяв воде. Когда я стала его укладывать, он жаловался на ушко. Я согрела масла исделала компресс, но, похоже, он не помогает. Если к утру ему не станет лучше,придется отвезти его к доктору.

— Вы только не тревожьтесь, — с улыбкой сказал ейБерни. Миссис Пиппин отличалась редкой добросовестностью, и он благодарил небоза то, что она повстречалась им в нужную минуту. Воспоминания о садистке изШвейцарии и неряхе из Норвегии, которая все время таскала из шкафа вещи Лиз, досих пор повергали его в дрожь. — Няня, у него все пройдет. Ложитесь спать.

— А вы не хотите попить на ночь теплого молока, чтобывам лучше спалось? Он покачал головой:

— Я засну и так.

Но миссис Пиппин заметила, что на протяжении уже не однойнедели он допоздна не ложится в постель и все бродит по дому, мучаясьбессонницей. Всего несколько дней назад исполнился год со дня смерти Лиз, иняня понимала, как ему тяжело. Зато Джейн перестали сниться кошмары. Впрочем, вту ночь, уже под утро, послышались жалобные крики Александра. Берни едва успелприлечь, но тут же встал, надел халат и побежал в комнату к малышу. Няня ужевзяла его на руки и попыталась укачать, но тщетно.

— У него болит ухо? — Она кивнула, продолжаябаюкать ребенка. — Может, мне позвонить врачу? Няня покачала головой:

— Боюсь, вам придется отвезти его в больницу. Ему оченьбольно, он не сможет терпеть так долго. Ох, бедолажка. — Малыш прильнул кней всем телом, и она поцеловала его в лобик, в щечку и в макушку, а Берниопустился на колени и посмотрел на сына, при взгляде на которого у негостановилось теплей на сердце, но в то же самое время оно сжималось от тоски,ведь мальчик очень сильно походил на свою маму.

— Ну что, наш великан захворал? — Алекс кивнул иперестал плакать, но ненадолго. — Давай-ка, иди к папе.