Фредди открывает дверь и берет свое ружье, и я нервно иду за ним. Мои волосы заправлены под рубашку и щекочут мне спину, отчего я ерзаю на ходу, оглядывая окрестности на предмет чего-нибудь подозрительного.

Фредди откашливается.

– Так вот, ты знаешь, что я рассказывал тебе про мою семью и как я отказался от поста в гренадерском полку… – начинает он, не отрывая глаз от дороги, которую должен патрулировать. Я мычу «да», и он продолжает: – Ну вот, мой отец все равно хотел, чтобы я вступил в офицерский состав в гвардейской дивизии. Все полки устроены одинаково – старшие сыновья полковников становятся офицерами, а потом получают отцовский пост. – Фредди замолкает и украдкой смотрит на меня, но я на него не смотрю. – Герцог Аргайл, отец Мáри, полковник шотландцев, и Мáри – единственный его ребенок. Как женщина она не может стать гвардейцем, если только не в оркестре, но у нее такое же чувство ритма, как у припадочного осла.

Ага, так, значит, есть что-то, в чем она несовершенна, – запомним.

– Герцогу нужно было найти кого-нибудь, кто мог бы занять это пустующее офицерское место и однажды унаследовать его полковничий пост, но так, чтобы он остался в семье. Наши родители дружили всю мою жизнь, поэтому мой отец и отец Мáри решили нас поженить. Таким образом герцог исполнит свой долг и подарит шотландцам сына, который станет его наследником, Берти будет полковником гренадеров, как он всегда и хотел, а мой отец перестанет стыдиться своего наследника, который служит простым гвардейцем. Единственный раз, когда я видел, что отец мной гордится, – был в тот день, когда я сказал ему, что женюсь на ней.

– Брак по договоренности? – вырывается у меня. Он с болью смотрит на меня. – Прости! Я просто… что мне на это сказать? – бормочу я виновато.

– Мне почти тридцать, – пожимает он плечами. – У меня никогда не было серьезных отношений. Мáри – моя давняя подруга. Если я не мог жениться на ком-то, кого люблю, по крайней мере, я знал, что не буду одинок. И она красивая, умная, веселая… – Он поворачивает нож у меня в животе… хотя, скорее, выпотрошил меня одним ударом огромного меча. – И самое главное, она понимала. – Я почти не замечаю, как далеко мы ушли, пока он не открывает ворота ко рву и не пропускает меня вперед; там царит чернильная темнота, освещаемая только фонарем Фредди, и я рада, что он не видит, как маленькая слеза падает с моих ресниц на форму.

– И я говорю это в самом лучшем смысле, Мэгги, но, когда ты появилась, ты смешала все планы. Я всегда прятался – за спиной отца, потом за своей военной формой, но когда ты влетела в мою жизнь… – Он останавливается и глубоко вздыхает. – Ты была прямо передо мной, ты постоянно смущала меня. Я не мог протянуть руку и дотронуться до тебя, но ты была первым человеком, с которым я не чувствовал себя так, будто между нами пропасть в миллион миль. Я обнаружил, что думаю о тебе, высматриваю тебя, ищу тебя… и это меня напугало до ужаса. Как бы я ни пытался отмахнуться от этого и напомнить себе об отце, о Мáри, о моем долге… ничего этого я даже близко не хотел так, как хотел тебя. Я не мог оставаться вдали от тебя и поэтому был рядом. И я влюбился в тебя.

Он чешет лоб краем фонаря, а я радуюсь минутному молчанию. Переведя дух, я пытаюсь осознать последние десять минут. Фредди влюбился… в меня? Он не любит Мáри, но он должен на ней жениться. Почему-то это кажется намного хуже, чем если бы он просто был неверным козлом. Так, значит, моя любовь не безответна… она просто запретная. Если бы Фредди выбрал меня, это разрушило бы его жизнь, его семью, его службу, его репутацию.

Мы все еще идем по Тауэру, и он снова заговаривает, потому что я молчу.

– Единственный раз, когда я воспользовался своим титулом, – это когда устроил все таким образом, чтобы мой взвод всегда был первым в очереди служить в Тауэре. Я умолял младшего брата не позволять никаким другим гренадерам занять наше место, как это обычно бывает. Я каждый раз вызывал наш взвод добровольцами на все посты, пропуская увольнительные, чтобы только быть здесь. Ребята меня ненавидели, пока я не объяснился. И еще, возможно, помогло то, что я постоянно сам вызывался в патруль, чтобы их задобрить. Но я просто должен был быть рядом с тобой. Я ставил себя на тот же пост каждое утро в одно и то же время с надеждой увидеть тебя снова, даже если это был всего лишь взгляд мельком, когда ты бежала по двору. А потом наши орбиты столкнулись, и все изменилось. Я наконец-то почувствовал себя собой.

– Погоди-ка, ты переделал расписание всех гвардейцев… чтобы видеть меня? – Я поворачиваюсь к нему, остановившись, и он трет себе шею.

– Из всего, что я рассказал тебе сегодня вечером… тебя это больше всего удивило? – Нервозность уходит с его лица и сменяется широкой улыбкой. Он качает головой, и кудрявый локон выбивается из-под берета. – Да, именно. Гвардия Его Величества была реорганизована, чтобы ты смогла напугать меня до смерти в том жутком подземелье! – Он смеется, и меня заполняет какое-то возвышенное чувство, как в тот момент, когда я стояла на южном лугу и смотрела на Белую башню в лунном свете. Эта бодрящая прохлада, которая разливается по всему телу, как шипучая газировка.

– Вот видишь! Я знала, что ты испугался! – Я улыбаюсь и дразню Фредди, тыча в него пальцем в обвиняющем жесте. Но когда я это говорю, что-то надламывается у меня в груди, и я опускаю руку. Ничего из этого не меняет того факта, что он собирается жениться. Платоническая связь или нет, он чужой мужчина, и, если свадьбы не будет, это разрушит его семью. Я стараюсь поставить себя на его место. Если бы мне пришлось выбирать между любовью к кому-то, кого я знаю всего несколько месяцев, и моими родителями, я бы всегда выбрала их. Я бы принесла в жертву любое счастье, чтобы снова увидеть маму. Увидеть, как светлеет ее лицо, когда я, пятнадцатилетняя, подпеваю какой-нибудь кошмарной песне, слова которой выучила наизусть, и снова танцую с ней на нашей кухне, да даже просто услышать, как она стонет из-за того, что у меня опять беспорядок в комнате. Я никогда бы не