попросила Фредди отказаться от того единственного, чего бы мне самой так хотелось.

– Фредди… – Я говорю серьезно, и в его глазах появляется беспокойство. – Мы не можем быть вместе. Я бы не смогла простить себя, если бы тебе пришлось отказаться от всего, что у тебя есть, ради меня.

Он каменеет, словно закрывается щитом.

– Мне диктуют всю мою жизнь, Мэгги.

Он резко разворачивается, и я чуть не бьюсь головой о ствол его ружья.

– Каждый божий день кто-то говорит мне, когда спать, когда вставать, что есть, что носить, на ком, твою мать, жениться. – Он повышает голос, но тот дрожит, словно Фредди изо всех сил пытается сдержать слезы. – Единственное, что я выбрал для себя сам, – это ты. – Его тон смягчается, и он убирает фонарь в карман, погружая нас в темноту. Свободной рукой он дотрагивается до моей щеки, и я беру его руку в свою и глажу костяшки его пальцев большим пальцем.

– Фредди, я люблю тебя, но я слышала твоего отца на званом вечере. Выбрать меня означает потерять все, что у тебя есть. Я не могу позволить тебе этого сделать – ты со временем возненавидишь меня за это. Моя мама отказалась от своей жизни, чтобы ездить повсюду за отцом, растить меня, и я смотрела, как она замыкалась в себе и в итоге ушла так далеко, что мы потеряли ее задолго до того, как ее не стало. – Он вытирает слезу с моей щеки, лунный свет отражается в его собственных, наполненных слезами глазах. – Прости меня, но мы не должны больше видеться.

– Мэгги…

– Пожалуйста, не усложняй все еще больше. Это единственный способ для нас вернуться к какой-то нормальности. – Я убираю его руку со своего лица, целую тыльную сторону его ладони и опускаю ее. – Прощай, Фредди.

Пришла моя очередь исчезнуть. И я ухожу. Я иду обратно по пути, которым мы только что пришли, и горячие слезы бегут у меня по лицу и падают на мягкую землю рва – так обильно, что можно было бы снова превратить его в реку. Средняя башня и Башня Байуорд подсвечены оживленными огнями южного берега, и верхушка «Шарда» [45] сверкает, заменяя собой звезды, спрятавшиеся за облаками смога.

Мне тяжело дышать. Я мучительно ощущаю каждую клеточку моего существа: как ярлычок на военных штанах царапает мне спину, новую мозоль, натертую ботинками, набухшие от слишком большого количества слез мешки под глазами. Я хочу выбраться из своего тела и отбросить его в сторону.

Я чувствую себя как алкоголик. Уход от Фредди был мгновенным, и больше всего на свете я хочу сорваться и побежать к нему. Один глоток – и я снова на крючке.

Не позволяя себе оглядываться, я выбираюсь изо рва и бреду домой по булыжной мостовой.

Когда я дохожу до казематов, вижу Ричи и моего отца: оба смогли только наполовину войти в свои двери, так и рухнув в коридоре. Ричи лежит на животе, и его ноги торчат над порогом; отец, с другой стороны, умудрился войти задом, и его голова храпит на половике. Я беру несколько курток из нашего общего гардероба и накрываю ими обоих бифитеров, как импровизированными одеялами, а потом переступаю через отца и направляюсь прямиком в кровать.

Кромвель свернулся в середине моего одеяла, но подскакивает, как только я вхожу в комнату. Медленно снимаю с себя одолженную форму. Руки у меня дрожат, когда я аккуратно ее складываю и убираю с глаз долой, в ящик. И пока я рутинно готовлюсь ко сну: мою лицо, чищу зубы и залезаю нагишом в кровать, – мои слезы наконец высыхают.

Глава 23

Месяц спустя…

Меня будит громкий стук. Я распласталась поверх одеяла, в той же одежде, в которой помогала вчера Ричи с его клумбой.

– Мэгги? – За стуком следует голос отца. – Мэгги, любовь моя, ты проснулась?

Я издаю утвердительный стон, и он открывает дверь.

– Господи Исусе, – произносит он, увидев открывшуюся ему картину. – Ты бы умылась, детка. Боб только что сообщил по рации от главных ворот, что кто-то там тебя ищет. Имени не назвал, но это женщина. Боб не преминул сказать, что очень красивая.

Я сонно поднимаю бровь. Затем провожу рукой по лицу – оно все в крупинках засохшей земли. Снова застонав, я рывком поднимаю себя с кровати и как следует тру лицо и руки в ванной над раковиной, пока и то и другое не становится ярко-красного цвета.

– Хочешь, я пойду с тобой? На случай, если это кто-то, с кем ты не хочешь разговаривать? – спрашивает отец из-за двери ванной. На секунду я взвешиваю его предложение. Если не знать, что на самом деле мой отец – большой плюшевый мишка, то на первый взгляд он выглядит довольно устрашающе. Из него вышел бы отличный охранник, но опять же, если бы кто-то решил создать мне проблемы, не уверена, что он выбрал бы для этого место, знаменитое своей охраной.

– Спасибо, но я думаю, все будет в порядке. А ты иди на работу. – Я кладу руку ему на плечо и целую в щеку. Я замечаю, что одна из пуговиц его мундира расстегнута, и быстро застегиваю ее.

– Эта вечно расстегивается, – говорит он, смеясь. – Спасибо, зайка.

Как только мой внешний вид становится немного более презентабельным, мы вместе выходим из дома, но папа оставляет меня у Соляной башни и начинает свой день. Тауэр бурлит, и я лавирую между группами туристов и терпеливо жду, пока бесконечные ручейки мелких школьников в одинаковых куртках и с рюкзаками больше, чем они сами, уберутся с моего пути.

Я понятия не имею, кто меня ждет у ворот, но в кои-то веки я не волнуюсь. Ну, может, чуть-чуть, но сегодня я выбираю драться, а не сдаваться. Боб машет мне, когда я иду между Байуорд и Средней башней.

– Никогда в жизни ее не видел. Симпатичная девица, очень приличная и все такое. Подумал на секунду, что к нам пожаловала Кейт Миддлтон. – Он показывает на гибкую, с волосами цвета красного дерева богиню, которая стоит прямо у будки охраны. Мáри. Как и сказал Боб, она прекрасно одета: в длинную узкую юбку и свободную розовую блузку. Ее волосы немного растрепаны по сравнению с тем, какой я видела ее в первый раз, не закреплены заколками и не убраны в хвост, а просто свободно обрамляют ее овальное лицо локонами цвета виски.

У меня внутри все сжимается при виде нее. За прошедший месяц