– Не знаю... – Наташа сунула мне в руку кресало. – Как оно оказалось у меня в сумочке?

– Это твоя зажигалка.

– А?

Скрипнула дверь, чей-то голос раскатисто спросил:

– Кто там?

– Да нет там никого, – перебил его второй. – Откуда взяться?

– Мало ли откуда... волхв все же.

– Чего топчетесь? Заходите.

Мое вежливое предложение вызвало панику. Что-то загремело, кто-то вскрикнул, скрипнули доски крыльца. Убежали.

– Данила, давай положим ребенка на кровать.

– Зажигай свечи. А-то в темноте споткнусь...

– Сейчас. Прокоп, принеси из комнаты свечки. Домовой бегом бросился выполнять мою просьбу.

Все-таки хорошо обладать ночным зрением.

Но свечи не понадобились. В сенях вновь загрохотало, мелькнул факел, и в комнату влетел растрепанный мужик. Всклоченные волосы, черные круги вокруг лихорадочно блестящих глаз, порванная на плече рубаха, заляпанная грязью, с прилипшими листьями и травинками.

Обведя всех собравшихся безумным взглядом, он вздрогнул, увидев ребенка на руках у Данилы.

– Сынок...

Словно услышав этот молитвенный полустон, малыш проснулся и с радостным вскриком спрыгнул на пол.

– Папанька! – Повиснув на шее опустившегося на колени кузнеца, мальчонка торопливо, взахлеб делится впечатлениями от таинственного мира волхвов. Где чудные кареты едут сами по себе, словно печь Емели-бунтаря, только при этом зело воняют; где растут железные деревья, на раскидистых ветвях которых нет листьев, но зато какие-то великаны натянули между ними веревки, наверное, чтобы сушить свои гигантские рубашки, только он ни одной не видел; и еще там есть маленькие прозрачные груши, едва заметные днем, но иногда ночью в них вспыхивает огонь, ярче, чем от горящего полена, словно кто-то крохотный достал из-за пазухи чудо-перо жар-птицы. А еще... и еще... Ребенок готов был изливать свой восторг от короткого приключения до утра, но оторопело замершие в дверях царские краснокафтанники вспомнили о цели своего ночного бдения. Один из них, бородатый ветеран с косматыми бровями и носом картошкой, прокашлялся и изложил суть своей просьбы:

– Значицца, эта... уважаемый волхв, царь наш батюшка, долгих лет ему, благодетелю, изволил распорядиться, чтобы мы, как только вы объявитесь, тотчас вас к нему сопроводили с нижайшими поклонами и со всяким почтением. Вы уж не откажите в милости... извольте проследовать во дворец.

– Как раз туда и собирались. Сейчас только соберусь...

– Мы туточки, на крыльце обождем...

– Хорошо.

Стрельцы дружно развернулись и вышли из хаты.

– Обожди, – окликнул я бородача. – Оставь факел.

Он отдал мне страшно коптящую палку, обмотанную пропитанной маслом тряпкой, а сам скрылся в сенях, осторожно прикрыв за собой дверь.

Стараясь ничего лишнего не поджечь, я прошел к печи и только здесь позволил огню перебраться на свечи, которые осторожно укрепил в резных подсвечниках. Стало значительно светлее.

Кузнец, не выпуская сына из рук, утер замызганным рукавом навернувшиеся на глаза слезы.

– Я твой вечный должник, волхв Аркадий... Скажи только, что я могу сделать для тебя? Клянусь, все исполню. На край света пойду...

– Ничего мне не нужно. Я просто сделал свое дело – то, что должен был сделать. А теперь идите домой, обрадуйте свою маму.

– Может...

– Идите-идите.

– Благодарствуйте, от всего сердца. – Подхватив сына, кузнец, весь как-то даже посвежевший лицом, с мокрыми сияющими глазами, поспешил прочь, неся благую весть.

Проводив его взглядом, я повернулся к своим друзьям и только развел руками:

– Вот такая жизнь, други...

Други-товарищи посмотрели на меня, затем друг на друга и рассмеялись.

Так есть же с чего... Переход из мира в мир сопровождается изменением всего переносимого в соответствии с местными условиями. Одежда тоже претерпевает изменения, стараясь соответствовать если не моде, то хотя бы возможностям текстильной промышленности и назначению детали гардероба. Вы можете представить на улицах этого сказочного городка человека в космическом скафандре? В принципе в сказке все возможно... Но тут вам не сказка, здесь вам законы иные, пусть и сказочной, но реальной жизни. Не может ходить по улицам Царьграда космонавт – и все тут. Не берусь предположить, во что трансформируется скафандр, а для практических опытов нет ни возможности, ни желания, но вот результат превращения некоторых модных в начале двадцать первого века вещей стоит прямо перед моими глазами. И теперь-то я понимаю, отчего остолбенели царские стражники. Для начала (воспитание требует пропустить вперед женщину) попытаюсь описать наряд Натки. Первое, что приходит на ум, – это сказка про сиротку, которой царь поставил неразрешимую задачку: чтобы в гости к нему и пришла, и приехала, чтобы голая была и в одежде, и что-то там еще с подарком. Она и заявилась на козе, в сеть рыбацкую замотанная... Но ей-то было всего семь годочков... Что-то подобное произошло и с Наташей – ее более чем короткая юбочка и полупрозрачный топик трансформировались соответственно в кружевные панталоны из далекого Парижу и в кусок паутины, весьма сомнительно укрывающий бюст подруги от посторонних взглядов. Добавьте к этому кожаные лапти на босу ногу и лукошко в руках.

– Прикольно, – только и сказала она.

С одеянием Данилы тоже произошли изменения, не столь кардинальные, но тем не менее... Стоит передо мной здоровяк в обрезанном по пояс плаще и в лихих казацких шароварах. Ну нет в этом времени спортивных костюмов...

– Так идти к царю нельзя... – решил я.

– Ну почему же? – осматривая свой новый наряд, произнесла Ната. – По мне – так очень даже ничего...

Отворив крышку моего одежного сундука, мы принялись выуживать оттуда рубахи и штаны. Ната лишь носик сморщила.

– Оно же все колючее...

– А что делать?

Данила выбрал себе самую большую из моих рубашек, остальные просто не выдержат напора его плеч, решив оставить колоритные штаны. Ната, просмотрев содержимое сундука во второй раз, лишь тяжело вздохнула.

– Ладно, осознал, раскаялся, – сказал я, признавая свое упущение. – Останешься здесь, а мы к царю, потом постараемся что-нибудь тебе прикупить. А пока, вон, в простыню завернись...

– Вот так всегда.

– Что поделаешь – такова ваша женская доля.

Оставь одежду – всяк сюда входящий.

Надпись у входа в ад, после очередного