Лучшая пора в Загребе, на мой вкус, — середина осени, неделя-другая накануне обвального листопада. В эти дни особенно приятно бродить по улицам Верхнего города, спускаться с бульвара Штросмайера на Илицу, попутно отыскивая себе интересное занятие, например наподдать ногой упавший каштан и смотреть-слушать, как он катится-скачет по ступеням, пока движение не погаснет в опавшей листве. Правда, такое развлечение — занятие не для миллионов, потому что Загреб никогда не был и вряд ли станет крупным туристическим центром. В представлении иностранцев этот город — остановка по дороге к теплому морю или на пути с побережья, ночлежка для тех, кто на сей раз решил не проскочить мимо по автобану со скоростью 150 километров в час, а задержаться хотя бы на полдня. Оттого историческим кварталам Загреба свойственны элегические настроения: и Верхний город (если к зданию парламента перед началом его сессии не подтягиваются депутаты), и Каптол (если к парадным вратам кафедрального собора перед началом мессы не спешат верующие) обычно уныло пусты. Узорчатую крышу храма Святого Марка оккупируют воробьи, а по Каптолу, вокруг фонтана со статуей Пресвятой Девы Марии с четырьмя ангелами, маршируют голуби. Тех, кому хочется общения и веселья, милости прошу на Ткалчичеву и Боговичеву, где нет ни государственных символов, ни религиозных знаков и знамений.

Один из ключевых символов романтики хорватского национального возрождения — образ Денницы, последней утренней звезды. Денница прекрасно известна и русской поэтической традиции, этот парафраз Венеры, рассвета, утренней зари встретим и у Пушкина, и у Баратынского, и у Фета, и у Брюсова. Для хорватов Danica — понятие еще и общественно-политическое. Именно так именовался первый литературный журнал на хорватском языке. Это, проще говоря, загребский вариант «Современника», кстати, вышедший в свет на год раньше своего российского аналога. Людевит Гай запустил еженедельное издание Danicza Horvatzka, Slavonzka y Dalmatinzka в начале 1835 года как приложение к популярной газете, под красноречивым, но теперь звучащим довольно сомнительно девизом «Народ без национальности словно тело без костей». Если допустить, что редактор издания прав, то признаем: народное тело на Балканах почти всегда очень уж костлявое.

Утренняя звезда еще и образ славянской мифологии, из языческих времен поклонения силам природы. Danica — невеста Солнца и сестра Месяца, обещающая радостный новый день и, следовательно, возрождение. Поверье гласит: звезда воссияла, когда ангел вознес на небо прекрасную юную деву. Все эти смыслы в Загребе попытались соединить четверть века назад, когда в новообразованной республике составляли реестр официальных поощрений граждан. Орден Утренней Звезды Хорватии вручают в семи разных категориях за «продвижение государствообразующей идеи» в области культуры, экономики, науки, просвещения, здравоохранения и тому подобного. Хотя это не главная награда Хорватии, а только тринадцатая по степени важности, мне она нравится больше всех других: здоровенная серебряная звезда (размером чуть ли не с Венеру), в середину которой вмонтирован лик славного исторического персонажа, подавшего пример служения отчизне в ту пору, когда она еще не была независимой. За изобретательство, например, по ведомству утренней звезды отвечает Никола Тесла, за спорт — Франьо Бучар[49], а за милосердие и социальную защиту — Катарина Зринская.

Загреб. Собор Вознесения Девы Марии и Святых Стефана и Владислава до землетрясения 1880 года

Она и есть самый примечательный участник «великолепной семерки» ордена Danice Hrvatske. Любящая дочь одного родовитого аристократа и верная супруга другого, получившая прекрасное образование, Катарина и сама давно превратилась в символ — не только охраны семейных ценностей, но и объединения усилий патриотически настроенной знати во имя освобождения родины. Волею любви эта незаурядная женщина оказалась причастной к высокой политике. Зринские и Франкопаны — два богатых дворянских дома, крупные землевладельцы, военачальники, покровители искусств — на протяжении нескольких веков играли видную роль в истории Хорватии и Венгрии и в деле антиосманского сопротивления. В 1670 году муж Катарины и отец ее четырех детей Петр Зринский и ее младший единокровный брат Фран Крсто Франкопан допустили роковую ошибку, замыслив «мятеж магнатов» с целью отделения от Австрии хорватских и венгерских земель. Заговорщиков томило недовольство политикой императора Леопольда I, который после успешной войны с армией султана не стал добиваться от поверженного врага освобождения «исконных» христианских земель, но заключил с ним «позорный» мир.

Комплот оказался плохо подготовленным, дворянское восстание не поддержали ни в городе, ни на селе, ни из европейских столиц. В отчаянии Зринский и Франкопан (оба, как и Катарина, поэты), рассчитывая на прощение монарха, отправились в Вену, но суд вынес им обоим суровый приговор: отсечение головы и правой руки. В последний момент император проявил снисхождение — руки мятежникам оставили, но головы отрубили. Предсмертное письмо 49-летнего Петра Зринского супруге, начинающееся словами «Мое дорогое сердце, воля Господа свершится…», считается образцом эпистолярной любовной лирики и переведено на множество языков. Катарину, активно сочувствовавшую планам мужа и брата и даже выполнявшую некоторые их деликатные поручения, вместе с несовершеннолетней младшей дочерью заточили в доминиканский монастырь в Граце. Через три года графиня, помутившись рассудком, скончалась. Дворянскую оппозицию разгромили, земли и имущество обоих благородных родов арестовали в пользу казны.

Об этом верхушечном заговоре, не имевшем ясного плана и социальной поддержки, на 200 лет позабыли, пока в хорватских землях усилиями Анте Старчевича, восславившего героев дворянского мятежа в выступлении с парламентской трибуны, не началась кампания по их реабилитации. В 1893 году вышел в свет роман Эвгена Кумичича «Зринско-франкопанский заговор», ставший, как сказали бы сейчас, национальным бестселлером. В тот же период хорватский художник-историограф Отон Ивекович создал несколько вариантов картины на тему последнего прощания Петра и Катарины в родовом замке в Чаковце. Это полотно стало классикой патриотической живописи: одетая в черное графиня порывисто обнимает мужа, понимая, что расстается с любимым навсегда, а ее младший брат смущенно ожидает в сторонке. В 1919 году останки Зринского и Франкопана перенесли в загребский кафедральный собор, где они покоятся под плитой с надписью «Погибшие достойно живы вечно». Имя Катарины Зринской присваивалось хорватским благотворительным комитетам и обществам, создававшимся для продвижения идеалов добрых католичек и образцовых матерей, так что ее лик не случайно украсил серебряную орденскую звезду.

Иногда говорят, что Хорватия, страна небольшой территории, но длинных границ, напоминает очертаниями птицу с распростертыми крыльями. Общая протяженность хорватской пограничной линии (без учета берега адриатических островов) — почти 4 тысячи километров. Это больше, чем, например, у Польши, которая в пять раз превышает Хорватию по площади и почти девятикратно по населению. Мне, однако, Хорватия кажется похожей на бумеранг, такую уж причудливую форму подарили ей история и география. При желании в этом можно увидеть знак судьбы: ведь, как известно, сколько ни запускай бумеранг в небо, он возвращается.