Венецианский дож Пьетро II Орсеоло тысячу лет назад впервые поднял на восточном берегу Адриатики флаг с изображением крылатого льва, символ евангелиста Марка, пожаловав себе и сотне своих преемников титул Dux Dalmatiae, повелитель Далмации. Венеция незадолго до этого вышла из подчинения Византии и утверждала себя в качестве молодой, активной, хищной державы. Мало-помалу венецианцы научились отгонять пиратов, грабивших морские караваны на пути из адриатической подмышки к каблуку апеннинского сапога, и превратили далматинские воды в свое внутреннее озеро. Себенико и Брацца, Спалато и Трау, Лесина и Лагоста, славные судостроением и моряками, «красивые и чистые, словно прекрасные драгоценные камни», в ту пору не знавшие своих нынешних славянских имен города и городки, с безопасными гаванями и обилием пресной воды, постепенно переходили под контроль новых владельцев. Одних торговая империя брала силой, как Зару-Задар, других, как часто водилось в Средневековье, покупала у их поиздержавшихся сюзеренов. Третьи подчинялись северным богачам добровольно, поскольку видели смысл и выгоду в том, чтобы считаться венецианскими.

Венецианцы брали в подчинение иногда не сразу и не всех желающих, потому что в первую очередь руководствовались соображениями финансовой выгоды. Каттаро (Котор), например, передал шесть запросов, прежде чем получил согласие на то, чтобы быть присоединенным. Но вообще-то хватка негоциантов-колонизаторов оказалась бульдожьей. В итоге во всей Далмации одна только упорно сопротивлявшаяся потере самостоятельности торговая Республика Рагуза (Дубровник[50]) сумела выскользнуть из венецианского капкана, хотя дважды все-таки попадала в зависимость от оборотистых купцов из лагуны. Высвободившись, город-государство, население которого со всеми окрестностями вряд ли когда превышало 30–40 тысяч человек, перенял венецианскую оборотистость и скопировал венецианскую систему общественного устройства.

Вот что удивительно: на протяжении веков Рагуза умудрялась оснащать многопарусный торговый флот и содержать коммерческие миссии почти во всех балканских краях. Не будь этой предприимчивости, уверяют знатоки прошлого, дубровчане не прокормили бы себя на той скудной земле, которой владели. Их олигархическая республика выживала, поскольку умела торговаться и откупалась от завоевателей, постепенно — в силу военных и политических обстоятельств — склоняясь к прагматичному союзу с османами против главных коммерческих соперников с севера Адриатики, пусть те и были единоверцами. Чтобы не иметь сухопутной границы с недружественной Венецией, Рагуза в 1699 году добровольно передала Османской империи 25-километровый участок побережья вокруг города Неум (именно поэтому у Боснии и Герцеговины сейчас имеется пусть маленькое, но свое приморье) и клочок южной земли, местность под названием Суторина. Османское влияние достигло степени, позволившей Жаку Кастеллану назвать Рагузу «окном, через которое султаны глядели на итальянский мир». Ему вторит Ноэль Малкольм: «Рагуза была Гонконгом Османской империи». Итальянский дипломат Луиджи Виллари в 1904 году озаглавил свою фундаментальную работу так: «История Республики Рагуза: эпизод турецкого завоевания», и с ним тоже не поспоришь.

Этот город-республика оставался единственным, как сказали бы сейчас, политическим субъектом на Балканах, которому османы позволяли существовать независимо. Российский историк Владимир Фрейдзон поэтически верно написал, что Рагуза веками «стояла на краю османской пропасти», но так и не упала в нее (чтобы потом свалиться в пропасть французскую). Кое в чем здесь подавали пример передовым державам своей эпохи: Рагуза первой признала независимость США (за четверть века до того, как потеряла свою собственную), первой в Европе, еще в конце XV века, заявила о неприемлемости рабства, первой учредила медицинский карантин. В Дубровнике до сих пор сохранена основа водопроводной системы XIII столетия, отчего, кстати сказать, город теперь мучается, поскольку канализация представляет собой серьезную коммунальную проблему.

Дипломаты из Рагузы оказались столь же искусными, сколь мощной была венецианская военно-финансовая машина. Когда Балканы почти целиком превратились в Османскую империю, Венеция, вообще-то мало интересовавшаяся внутренними землями, сохранила контроль за узкой полосой далматинского побережья. Пышность венецианской власти усиливали ритуальные элементы многочисленных церемониалов. Само прибытие дожа в город, выход его под красным шелковым зонтиком из галеры, торжественная процессия по главной улице к собору — все это наглядно демонстрировало силу, богатство, влияние. Деньги стали венецианской сутью, а главным символом всевластия этого города продавцов и покупателей была морская мощь. Каждая построенная в XV веке galea grosso перевозила 250 тонн груза, ее команда состояла из 180 гребцов и 20 арбалетчиков, защищавших экипаж от пиратов; галеры прямо-таки чеканили золотые монеты.

Далмация считалась важным берегом. В борьбе за коммерческие маршруты Восточного Средиземноморья Венеция долгие годы выясняла отношения с флотами других итальянских городов-республик, прежде всего Генуи и Пизы. В 1298 году у острова Курцола (Корчула) произошло одно из крупнейших сражений тех времен: генуэзцы за несколько часов пустили ко дну 83 венецианские галеры. Плененный капитан-генерал моря (так венецианцы называли своих флотоводцев) Андреа Дандоло, охваченный стыдом, посчитал возвращение из боя в кандалах ниже своего достоинства и размозжил голову о планшир корабля. Другой морской командир, рангом пониже, поступил рациональнее — использовал месяцы неволи для того, чтобы надиктовать более грамотному товарищу по несчастью мемуар о дальних путешествиях, ставший всемирно известным под названием «Книга чудес света». Благоразумного офицера звали Марко Поло, и рассказывал он о своем торговом паломничестве в Китай.

Исследуя берега Корчулы, я вглядывался в морские глубины, но души утонувших капитан-генералов и простых гребцов ничем не выдали своего присутствия. Венеция, получается, не всегда брала над неприятелями верх, но оказалась самой стойкой, хитростью, жестокостью, расчетливостью продержавшись в хозяевах береговой Далмации дольше всех других, целых 800 лет. Первое венецианское полутысячелетие историки считают периодом развития и взлета, последние три века — временем старения и упадка, за которыми последовал крах. Крах, но не забвение. Вот что интересно: на Балканах потратили целое ХХ столетие, чтобы как следует расправиться с османским наследием, следы которого отчетливы теперь только там, где смогла основательно закрепиться исламская культура, в основном в Боснии и Албании. А вот о венецианском господстве на северо-западном побережье полуострова до сих пор вспоминают со смешанными чувствами.

Это и понятно: одна из особенностей провинции — ассоциировать себя с мировыми столицами цивилизационной моды, каковых в Италии и теперь предостаточно. Главная улица Задара по-прежнему называется Калеларга — Длинная улица, и это действительно большой торговый променад, с бутиками (пусть и наполовину, кажется, фейковыми) иностранных модных домов и чередой ювелирных лавок, в которых по традиции заправляют албанцы. Нужно верно понимать прошлое, не накладывая на него современные клише: ведь это не Италия 800 или 600 лет назад воевала с Хорватией. Задарскую крепость обороняли говорившие по-итальянски лавочники и ремесленники, армянские торговцы и греческие рыбаки, славяне из окрестных селений, разные ополченцы без роду и племени. На палубах атаковавших город венецианских галер находились точно такие же италийцы, греки, славяне, военные рабы из африканских и ближневосточных краев, сотня-другая каталонских, венгерских или фламандских наемников в тяжелых доспехах. За штурмом следовали пожар и грабеж, пока наконец не устанавливался тревожный мир, и город в своей повседневной жизни снова не отличал эллина от иудея, выплачивая Венеции дань и следуя ее правилам о таможенных сборах. Эта империя не была расточительной или щедрой, Венеция не имела привычки заботиться о благосостоянии тех своих подданных, которые не проживали на островах лагуны, а потому ни один из них настоящим veneziano не считался.