Если б только у нее был такой, когда она оказалась на лестнице… Она этому гребаному мудаку яйца отхватила бы.

Яйца.

Мысленно Шерил увидела нож у себя в руке, свои изящно сжимающие его пальцы и то, как он разрезает кожу, связки, яички…

А ведь сегодня она пришла сюда именно для этого. Именно это было ее целью, которую она никак не могла понять. И именно это она должна будет сделать.

Отрезать ублюдку яйца.

Это знак судьбы. Кто-то положил его к ней в стол, и что-то привело ее сюда, и теперь все неожиданно встало на свои места.

Кисмет[71].

Джим улыбнулся ей, а Шерил улыбнулась ему в ответ, думая при этом о том, как бы вытащить нож и отрезать ему причиндалы.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – уточнил он.

Шерил кивнула ему, продолжая улыбаться и думая о его отрезанных яйцах.

– Все хорошо, – ответила она. – Я в полном порядке.

Рон Грегори сидел посреди двора на скамейке и пытался сосредоточиться на учебнике истории, который держал в руках.

Пытался.

Но безуспешно.

Кажется, он теперь вообще ни на чем не может сосредоточиться. С той самой вечеринки у доктора Коултера.

С того самого дня, когда они порезали Мияко.

Даже сейчас это казалось ему неправильным. И Рут сколько угодно могла говорить ему о том, что Мияко сама этого хотела, что все это естественно и абсолютно нормально и что если он не хочет навечно остаться неотесанным деревенщиной, то пора бы ему повзрослеть. И все равно Рон не мог воспринять то, что они сделали. Он продолжал слышать крики Мияко, продолжал видеть выражение панического осознания на ее лице в самом конце, когда она уже поняла, что неизбежно умрет, – и не хотела умирать. Может быть, в начале ей этого и хотелось, но в конце точно нет, и он был единственным, кто это заметил.

И это преследовало его с тех самых пор.

Рут ушла от него, и, наверное, это к лучшему. Это было ее решение. После той вечеринки Рон перестал выходить, постоянно сидел дома, а она с ним задыхалась, чувствовала себя как в клетке – и предупредила его, что если он не изменится, то она от него уйдет. Возможно, какая-то его часть и хотела, чтобы она ушла, и именно поэтому он предпочел свое уединение и отказался меняться, хотя мог бы легко подчиниться желанию Рут и сохранить ее.

Как только он вступил в Тета-Мю, Джим снял его с темы студенческих братств, и после этого Рон вроде как неофициально покинул газету. Он никогда ничего не говорил Джиму, никогда не отказывался от курса журналистики, а просто перестал появляться на занятиях и не выполнил свое последнее редакционное задание.

И вот теперь Рон размышлял, позволит ли ему Джим вернуться обратно. Он скучал по газете. Скучал по людям, по работе, по… по нормальной жизни. Ведь его жизнь как-то чертовски странно изменилась после того, как он встретился с Матерью-Наставницей…

И Сатаной

…и хотя многое в его жизни изменилось к лучшему, иногда ему хотелось, чтобы ничего этого не произошло и он продолжал бы жить своей скучной, но нормальной жизнью.

Рон оторвался от учебника и увидел одинокого афроамериканца, члена Черного университетского братства, с большим деревянным крестом с полумесяцем на шее, который шел по асфальтовой площадке в самом центре двора. Справа от него, под деревьями, стояла большая группа белых студентов, внимательно наблюдавших за ним.

– Член ходячий! – крикнул один из них вслед афроамериканцу.

Тот продолжал идти, не оборачиваясь.

– Эй, ты! Обезьяна! Что это за гребаная деревяшка болтается у тебя на шее?

Афроамериканец обернулся. На лице у него не было злобы, но оно слегка вытянулось, когда он увидел размер группы. Рон встал и собрал книги. Волосы у него на руках встали дыбом. Мать-Наставница говорила, что нечто подобное должно произойти. Несколько недель назад она прошептала своим шелестящим голосом, что будет война, что члена одного из братств убьют в кампусе члены другого братства и после этого на них падет кара, которая приведет к полномасштабному противостоянию.

Так неужели это происходит у него на глазах?

Белые студенты вышли из-под деревьев, и Рон заметил, что некоторые из них одеты в камуфляж.

– Хочешь, я заткну этот полумесяц в твою грязную черную задницу? – крикнул один из них.

Черный студент остановился и повернулся к ним лицом.

– А может быть, мне лучше трахнуть твою мамочку? – Он сделал паузу. – Еще раз?

Как по команде, толпа бросилась вперед.

По периметру двора сидели другие студенты; кто-то переходил из корпуса в корпус, но ни один из них даже не попытался помочь, когда банда налетела на члена братства и стала его избивать. Некоторые остановились, глядя на происходящее, но остались пассивными, как зрители на стадионе.

«Этого не может быть», – подумал Рон. Он вспомнил о Китти Дженовезе, Родни Кинге, Реджинальде Денни[72], о всех тех, кто пострадал или даже умер только из-за того, что люди, подобные ему, не нашли в себе силы вмешаться, выступить, прекратить все это.

А он достаточно смел, чтобы что-то сделать?

Бросив книги на землю, Рон бросился вперед. Атакующие громко орали, но даже сквозь эти крики он слышал члена братства – его короткие возгласы, полные агонии. В промежутках между камуфляжами и цветными рубахами он видел мелькающую коричневую кожу, белые зубы и кровь. А потом студент упал на землю, и они стали обрабатывать его ногами.

Он прав. Именно это предсказала Мать-Наставница.

Сердце Рона лихорадочно билось, ладони вспотели, и он боялся, но не на физическом, а на гораздо более глубоком, первобытном, уровне, заставляя себя при этом двигаться вперед. Сделать он ничего не мог – ни один человек в мире не мог противостоять этой разъяренной толпе, – но что-то подсказывало ему, что он должен попытаться, и Рон подбежал к кричащему студенту, одетому в куртку армейского образца, и с силой ударил его в спину. Студент споткнулся, но удержал равновесие и попытался повернуться, но Рон заехал ему по уху – и почувствовал, как по костяшкам пальцев потекла кровь. После этого он бросился в самую гущу драки и стал самозабвенно размахивать руками, нанося удары, царапаясь и вырывая клочья волос. Он не мог рассмотреть, с кем дерется, но ему было, в сущности, все равно. Вокруг царил хаос, но как раз он-то ему и нравился, и, хотя Рону тоже неслабо прилетело пару раз, он все-таки бил больше, чем били его, и это доставляло ему радость. Весь покрытый потом и кровью, Рон настолько вошел в раж, что не мог остановиться. В какой-то момент он понял, что присоединился к атакующим, что стал одним из них и что сейчас он топчет чернокожего студента, но это его мало волновало, поэтому он поднял ногу и врезал черному по голове, а потом врезал еще раз, с удовлетворением почувствовав, как кости черепа подались под его ногой.