Ты, Марик, зря взвинтился на Юрку. А ты какого черта? Остряк, понимаешь мне! — Это относилось к Юре. — И истерики ни к чему. — Эмиль обратил учительский взгляд на Ксеню. — И хотя я тебя понимаю, Ахилл, ты, конечно, тоже закатил истерику. Ничего же не произошло.

— Не болтай, — сказал ему Ахилл.

Это было грубо и потому ужасно.

— То есть? — тихо спросил Эмиль.

— Я решил, — ответил Ахилл, с ужасом слыша собственный голос.

Они обдумывали то, что прозвучало.

— Ты что… серьезно?

Кажется, спрашивал Боря Кострин. Но Ахилл взгляд во взгляд смотрел на Марика Вахтмана, чьи глаза неотрывно и напряженно все время следили за ним, за Ахиллом. И односложный ответ был Марику:

— Да.

Над городом шел самолет. Плотный назойливый звук заставил задребезжать стекло.

— Послушайте, а почему он что-то там себе решил? — встрепенулся Юра. — Это мы должны решить! А ты ничего о себе не можешь решать, Ахилл, понял? Мы должны решить, как в таких случаях поступать, а ты должен будешь наше решение выслушать и принять, вот и все. А мы еще ничего не решали, даже еще никаких предложений не было!

Ах, Юра, что за молодец, как расчудесно повернулась к легкости ситуация! Боря кивнул, Ксеня заулыбалась, Марик чуть расправил сведенные брови, Эмиль задрал подбородок, словно вопрошал Ахилла: «Что ты на это скажешь?» И только Линино страданье не исчезло с ее лица. Ахиллу снова было приятно это увидеть. Нечто победительное он испытывал в этот момент: я заставил тебя страдать, ты не безразлична ко мне! — торжествовало его самолюбие. Но к торжеству примешивалось что-то смутное, явившееся получувством — полумыслью, и, он знал, касающееся его и Лины и того, что происходило сейчас, — он попытался прояснить в себе все это, воплотить в слова, — не смог и упустил, все растворилось, как в сгустившемся тумане.

— Предложения! Какие предложения? — между тем заговорила быстро Ксеня. — У меня вот есть, но я пока сказать не хочу, давайте, мальчишки, вы, ну, Юра, Боря, Эмиль? Давайте!

Она не обратилась к Марику — из страха пред его максимализмом, и не обратилась к Лине, — взяв ее пока в нейтральные союзники.

— Мое предложение, — возбужденно начал Юра, — заключается в следующем. Я считаю, что все мы семеро, начальная группа КВЧД, доверяем друг другу полностью, мы вне подозрений по определению. Это доверие будет распространяться на любого из нас семерых, кто захочет уйти, на все его будущее, уже вне нашей группы. Это первое. То есть мы сейчас постановим: мы выражаем доверие друг другу, всем семерым, и считаем это доверие вечным. Второе — разработка правил, касающихся наших будущих сторонников. Этим мы должны заняться отдельно, в ближайшее время. Идет? И еще: я пользуюсь правом предложить голосование без обсуждения. И так все это тяжко, — закончил он.

— Юрочка, давай мы выйдем, я тебя поцелую! — заверещала Ксеня.

— Отстань!

— Да ведь я хотела предложить то же самое, глупый!

— Голосуем! — громко сказал Эмиль. — Сначала первое: за вечное доверие внутри нашей семерки. Юра — за, Ксеня, как я понимаю, тоже — за. Борис?

— Воздержался.

— Марк?

— Я против.

Пауза.

— Лина?

Пауза. Лина не шевелилась.

— Линочка, слышала предложение? — поспешила Ксеня. Ее голос дрогнул.

Лина молчала. Эмиль повторил:

— Лина, как ты?

По щекам ее побежали слезы.

— Я должна воздержаться.

— Хорошо, — кивнул Эмиль. — Я тоже воздержался. Двое за, один против. Принято.

— Нет, — сказал Ахилл. — Я против.

— Иди ты к черту! — крикнул Юра. — Ты не голосуешь!

— Сам иди! — огрызнулся Ахилл. — Ты говорил о семерых — вот я и есть один из семерых. Двое на двое! Понятно? Решайте снова!

— Что нам решать, мы решили! — быстро отвечал Юра.

— Нет! — жестко сказал Ахилл. — Струсили! Кого вы боитесь? Меня? Ты, ты и ты!? — ткнул он пальцем в каждого из воздержавшихся, и Лина отшатнулась. — Не бойтесь! Я же сказал: я — решил! Вы боитесь решить, я — нет. И хватит об этом!

Он отвернулся от них и пошел в прихожую. Нашел на вешалке пальто, засунулся в него, взял шапку. Там, в комнате, где все они остались, лежала на кресле еще со вчерашнего вечера скрипка. У него мелькнуло: «Зачем мне — теперь?» А потом подумал, что хорошо бы еще поиграть, почему бы и нет? И он вернулся в комнату, чтобы ее забрать.

Там все еще молчали. Но Марик сказал:

— Ты не можешь уйти.

Ахилл засмеялся:

— Вы что, меня здесь душить разве будете? Подушкой?

— Болван, — зло сказал Марик.

Лина нервно встала и неверным шагом пошла из комнаты.

— Мы не можем тебя отпустить, мы за тебя беспокоимся, — объяснила Ксеня. У нее дрожали губы.

Он махнул ей рукой: успокойся, мол, чего уж теперь… Она заплакала. У него было странное чувство от того, что он видел: они верили, — то есть верили, что он способен себя убить. И эта их вера будила в нем гордость, но и вела его все ближе к катастрофе, и сердце его от этого было сжато, и не отпускало. Зажатый меж рукавом и боком скрипичный футляр вызвал там же, в боку, у сердца, тупую боль, футляр пришлось взять за ручку, и, конечно, он глупо стукнулся о дверной косяк, когда Ахилл протискивался в коридор. Там стояла лицом к стене, прикрывая глаза ладошками, Лина, он сказал ей нежно: «Не плачь». Нажал на рычажок замка — тот не поддался.

— Ты это что? — обернулся он к Лине.

Она, не отрывая рук от лица, покачала головой:

— Не отдам. Не проси. Не открою.

Он растерянно пожал плечами, потер непроизвольно грудь, — там, где сжимало и болело. Пошел на кухню. Положил на стол футляр. Налил из крана воды и с наслаждением стал пить, глядя в окно. Внизу был распластан дворовый заснеженный скверик, в нем неживые кусты и деревья смотрелись так, как их на ватманах рисуют архитекторы. И людишки были такими же — неживыми модельками, которые, однако, шевелились, — ножка и ручка, ать-два, грудью подайся, не гнись, равняйся, — раз-два, раз-два! Для примера — должно меня расстрелять (Курочкин — Беранже — Даргомыжский — Шаляпин).

Ахилл снял пальто и сел. Встал, пометался по кухне. Открыл футляр, взялся за скрипку. Ноги его не держали, он сел. Как в детстве, он сидит на кухне и играет. Ему это нравится — кухня и скрипичная игра. В этом есть что-то очень чистое — игра среди пустых кастрюль, посуды, меж раковиной и плитой. Все здесь способно отзываться на твой звук и само подпевает тебе. Тут от всего исходит некий ток, и ты его воспринимаешь