Помимо серьезных и уважаемых занятий, было конечно же много прихотей, на которые богатые дамы, как и богатые мужчины, бросали свои деньги. Уммидия Квадратилла держала личную труппу танцовщиц, которые выступали не только у нее дома, но и на публике. Когда она умерла в возрасте более восьмидесяти лет, в 107 году н. э., эту труппу унаследовал, вместе с двумя третями ее собственности, внук Уммидии, формалист и резонер, который жил в доме своей бабки (с двадцати четырех лет – вместе с женой) и упорно отказывался посещать их представления. После смерти Уммидии танцовщицы один раз выступили на публике, а потом он от них избавился. Это была ужасная старуха – так думал и Плиний, который был полностью согласен с мнением ее внука.

Женщины выходили из дома в лавки за покупками и в бани, наносили визиты, посещали храмы или какие-либо публичные зрелища. Клиенты порой приходили к своему патрону вместе с женами, надеясь получить подачку крупнее. Одевшись понаряднее, жены ходили с мужьями на пиры. Из восьмидесяти сенаторов, которые однажды пировали с императором Отоном, многие явились с женами.

Женщины не имели права передвигаться по Риму в экипажах; право ездить в карпентуле, небольшом крытом фургоне, запряженном двумя лошадьми, имели только весталки и государственные жрицы. Эту привилегию получили в свое время и две императрицы: Мессалина и Агриппина Младшая.

Женщины обычно перемещались в высоком переносном стуле (rella) или на носилках (lectica). Для коротких расстояний более удобным бы стул, а если его надо было нанимать, то и более дешевым. Длительные путешествия совершали в носилках (паланкинах), для переноски которых нанимали, по моде того времени, восемь рабов из Вифинии. Носилки были гораздо более респектабельными и удобными, чем стулья. Они имели крытый верх и занавески, а порой даже окошки.

В городе использование носилок было ограничено законом. Юлий Цезарь разрешал передвигаться в них только в определенные часы и исключительно женщинам определенного возраста. Домициан запретил куртизанкам и проституткам пользоваться носилками. Скорее всего, в паланкинах ездили только женщины определенного положения в обществе. Кассий Дион сообщает о крытых «паланкинах, в которых носят сенаторских жен».

К III веку, очевидно, существовало столько же разновидностей носилок, сколько машин в наши дни. Как мы уже упоминали, Элагабал дал своему женскому сенату задание разработать правила, определявшие, кому какие носилки полагались по социальному положению.

К женским путешествиям из дома в храм авторы элегий и сатир относились весьма скептически. Они отправлялись в храм Изиды или Бона Деи, куда мужчинам вход был воспрещен; главной их целью, по мнению сатириков, были свидания с мужчинами. «Есть ли смысл приставлять к женщине охранника, – спрашивает Овидий, – если в Риме так много театров, если она посещает гонки на колесницах, если она участвует в празднике Изиды, если она ходит на церемонии, предназначенные только для женщин, ибо Бона Дея запрещает присутствие мужчин (если, конечно, она их сама не пригласила), если есть бани, если всегда есть больная подруга, которую надо проведать, – больная подруга, которая всегда с радостью предоставит в ее распоряжение кровать». Овидий, конечно, пишет не о жене, а о любовнице, которую ревниво охраняет; но если такие возможности предоставляются одним женщинам, то ими могут воспользоваться и другие.

Глупо, однако, было бы думать, что все женское население Рима состояло только из таких женщин, которых высмеивали Ювенал и Марциал и с такой неприязнью описывал Овидий. Большинство женщин, без сомнения, выходили из дома, чтобы зайти в лавку, или посетить друзей, или по другим привычным и совершенно безобидным причинам. Если бы они читали Овидия и Ювенала, то были бы шокированы, узнав о том, что есть женщины, которые живут совсем другой жизнью.

Наличие театра и цирка предоставляло для женщин и мужчин одну из самых привлекательных черт столичной жизни. Поэтому удивительно, что жена Сатия, не любившая ни того ни другого, не хотела уезжать из Рима.

«Если женщины идут на представление, они идут, чтобы представить себя», – писал Овидий. И это естественно; они не были бы женщинами, если бы их не заботило, какое впечатление они произведут. Сатирик, конечно, писал о тех, кто обвешивался украшениями с ног до головы. Но наверняка в театре или цирке было много просто красиво одетых женщин. Разумеется, императрица не могла себе позволить, чтобы ее не замечали; Агриппина Младшая, облаченная в платье, которое было сшито из тканей, сотканных из золотых нитей, и наблюдавшая за морскими маневрами Клавдиевых кораблей, несомненно, притягивала всеобщие взоры.

Женщины и мужчины в цирке сидели рядом. Август считал, что женщинам не подобает смотреть соревнования атлетов (включая борьбу), и издал указ, по которому им запрещалось появляться в цирке раньше пятого часа (около одиннадцати часов), когда состязания атлетов уже завершались. Женщинам разрешалось смотреть гонки на колесницах, которые они обожали не меньше мужчин.

Во времена республики женщины сидели рядом с мужчинами и в театре. Именно здесь, в 79 году до н. э., в возрасте пятидесяти лет, Сулла познакомился с молодой, хорошо воспитанной кокеткой Валерией, которая стала его шестой женой. Проходя мимо него на свое место, она выдернула из его плаща нитку, а когда он обернулся, извинилась и сказала, что сделала это для того, чтобы позаимствовать у него удачу. Сулла спросил, кто она такая. «После этого они ловили взгляды друг друга, оборачиваясь и обмениваясь улыбками, – и в конце концов договорились о том, что поженятся» (Светоний. Жизнь божественного Августа).

Во времена империи мужчины и женщины в театре и в цирке стали сидеть отдельно. Весталки имели специальные места, где к ним могли присоединиться дамы из императорской семьи, а другие женщины смотрели представление, сидя в специально отведенном для них месте, и могли общаться с мужчинами только во время прогулки в портике. В театре они могли привлечь к себе внимание только так, как это сделала Эмилия Лепида. Она устроила во времена Тиберия целое представление, продемонстрировав все свои недостатки. Насколько грубыми и безнравственными были подобные фарсы, мы можем только догадываться, ибо их описания до нас не дошли. Пантомимы, обычно на мифологические сюжеты, отличались крайней непристойностью. Тертуллиан конечно же не был бесстрастным свидетелем. «Вы бережете свою дочь, – пишет он, – чтобы она не слышала ни одного грубого слова, а потом ведете ее в театр, где она слушает актеров и смотрит на их жестикуляцию».

Никто не станет отрицать, что в характере римлян были жестокие и греховные черты, унаследованные частично от этрусков. Римляне сильно отличались от греков – их мужчины и женщины не только восхищались боевыми качествами гладиаторов и тех, кто сражался с дикими зверями, но и, несомненно, наслаждались видом смерти. Тертуллиан совершенно справедливо выступал против этих зрелищ, да и многие римские язычники – Сенека, например, – относились к ним точно так же, как и христианин Тертуллиан. Единственное, что, к огромному сожалению, испортило его тексты, – это обещание христианам, которые не посещали бои гладиаторов и поединки с дикими зверями, что они получат в награду зрелище, полное торжества и ужаса, где увидят все, что надеялись увидеть в цирке, – агонию и пытки грешников в час Страшного суда.