– Здесь все немного иное, тонкое, что ли, – лейтенант вытирает нос рукавом и шмыгает. – Объяснить сложно, просто усвойте, что изнанка довольно легко отзывается на силу, пусть даже не облеченную в заклятия. Порой хватает спонтанного выброса или даже неоформленного желания, особенно если маг сильный.

– А оформленного?

– Если маг очень сильный, то мир откликнется легко. И желание исполнит, хотя цену тоже свою назначит. Посильную. До какого-то момента посильную. Он с радостью сожрет любого, но притом осторожен. Так что… постарайся не воплотить свои страхи.

Святослав кивнул.

Постарается.

Да и отдал он их, пусть и частично.

Вдох.

Выдох. Окончательная стабилизация. И болото, готовое разверзнуться под ногами, тает, а кухня становится собою же, правда, несколько искаженной. Уродливый стол похож на поверженное чудовище, на мертвецов вовсе лучше не смотреть.

Да и не затем сюда вышли.

Святослав крутанулся на месте, пытаясь понять, слышит ли эхо… тишина. Нет, не абсолютная, как та, которая его едва не раздавила. Но все равно тишина. И в тишине этой звуки выделяются ярко.

Поскрипывает паркет, помнящий звук шагов.

Вздыхает дом.

И он готов преобразиться, вернуться в прошлое, где был счастлив.

Не то.

…следы из солнечного света. Двуипостасный принюхивается к ним, идет по ним, упирается в стену и воет, жалобно так.

Нет, не то.

…звуки песни, которая дрожит и нравится миру, поэтому он так бережно хранит ее осколки, играясь с ними, составляя новые песни.

Тоже не то. Песни давние, мир собирал их долго, трепетно и, пожалуй, та, что рождала звуки, единственная была им любима.

Или нет?

Дива.

Запах живицы, шелест листвы над головой, полог тяжелой листвы, влажность, духота…

…нить.

Красная пуговица и черная нитка.

Вспомнил!

Идиот!

Святослав широко улыбнулся. На самом деле все ведь просто, нужно лишь представить себе эту вот треклятую пуговицу, которую он рассмотрел хорошо. Крупную, поцарапанную, со сколотым краем, с четырьмя дырками.

Зацепиться.

И…

– Руку, – сумеречник вцепился в пальцы. – Покажешь?

А нить протянулась дорогой-дорожкой, пролегла тонкою тропой, которая казалась слишком уж ненадежною. Ступить-то можно, но как знать, выдержит ли эта тропа?

Никак.

Только ступить.

…а ведь он, Святослав, может уйти. Просто взять и уйти. Шкурой чувствует, задерживать не станут. В конце концов, что ему до посторонней дивы? До детей? Конечно, Казимир Витольдович осерчает, не без того. Потерять двух див и одного потенциально сильного менталиста? Но ведь не Святослава в том вина.

Он сделал, что было велено, а что прочие подвели…

– Идем, – он отряхнулся от мерзких мыслей, которые пытались развалить щиты. Не выйдет. Он давно привык сражаться, в том числе и с собой.

Нить разрослась.

Легла под ноги.

И исчезла, оставив их перед приоткрытой дверью.

– Тварь сильна, – счел нужным предупредить Святослав.

Двуипостасный тряхнул колючей гривой, а лейтенантик лишь плечами пожал, мол, бывает и такое. И подумалось, что, наверное, тот самый лейтенантик с наивным взглядом что-то да значил для безопасника, если тот так и не нашел в себе сил расстаться с ним. И, наверное, мысли его отразились на лице, если лейтенантик кривовато улыбнулся и ответил:

– Поверь, ты выглядишь не лучше.

Быть может и так.

В последнюю секунду Святослав оглянулся. Позади него расстилалось поле, темно-зеленое нарядное поле трясины, из которого выглядывали руки мертвецов. Руки шевелились и махали, тянулись к Святославу, желая ухватить его, утянуть.

Так будет справедливо.

Наверное.

Но он вернется к своему болоту в другой раз, а пока… Святослав распахнул дверь.

Антонина представляла себе зловещие ритуалы как-то… иначе, что ли? Более зловеще, а тут… будто старые приятели, добрые соседи, собрались вместе.

Присела Калерия, гладит, перебирает тонкими пальцами золотые пряди. И мир остался там, за дверью, а золото вот сохранилось. И запах лета, раскаленного поля, тоже привязался к ней намертво. Калерия выглядит задумчивой, мечтательной даже. И не похоже, что смерти боится.

Не воспринимает всерьез?

Владимира ноготки разглядывает.

Эвелинка положила голову на плечо своего упыря, который теперь кажется обыкновенным человеком. Если не сильно присматриваться. Тонечка и не присматривается.

Просто…

Странно все.

Сидят кружком, молчат, никто не спешит ни заговаривать, ни…

– Ты мне поможешь? – он первым нарушает тишину, и смотрит на Ниночку, которая разом поблекла, как это бывает с ведьмами, когда они в возраст входят. И лицо ее сделалось не то, что некрасивым, скорее уж утратило былую девичью свежесть.

– Смотря в чем.

– В ритуале, – он протянул сложенный пополам листок. – Я… не самый умный из моего рода, но времени подумать было изрядно. Без ведьмы я точно не справлюсь, а та, что была… сломалась.

– Ты ее сломал.

– Не без моей помощи, – согласилась нежить, – но сломалась она сама. Люди часто себя ломают, не знаю, почему. Девочка просто не удержала свою силу. И жадность. Жадность, на самом деле, страшный зверь.

Все звери страшны.

И нынешний, говоря по правде, пугал Антонину до сбоящего сердца. Мелькнула подлая мыслишка, что, пока он занят, пока увлечен беседою, то есть шанс уйти, если тихонечко, если не на тропу, а позволить себе провалиться глубже. Матушка сказывала, что тропы лежат слишком близко к поверхности, а вот дальше мир совсем иной.

И соваться туда не след.

Но сунулась.

– Прошу прощения, – взгляд темных глаз задержался на Антонине, и губы дрогнули. – К сожалению, мое присутствие оказывает на… людей престранный эффект.

И руками развел.

Извиняется.

Вежливая сволочь…

– Так что, дорогая…

– Я тебе не дорогая, – Ниночка дернула плечом. Брать бумажку она не спешила. – И с какой это радости я должна тебе помогать?

– С той, что в ином случае ты мне будешь не нужна, – он улыбнулся еще шире и радостней. – А значит, мне придется думать, как сделать так, чтобы ты мне не мешала. Вообще не мешалась.

Ниночка дрогнула.