– Бояться не надо, – тихо произнесла Машка. – Он… не плохой, просто устал очень.

И девочка поднялась, протянула руку, осторожно вложила хрупкую свою ладошку в лапищу мертвеца. Закрыла глаза.

Прислушалась.

– Все правильно… они очень старались.

– И… что? – Ниночка хлопнула выцветшими ресницами. Да и вся-то она побелела, побледнела.

– Спешить надо, – столь же серьезно ответила Розочка. – За ним уже идут. А если он спрячется, придется начинать все сначала.

– Не успеет.

Они с Машкой смотрелись друг на друга, друг в друга, одинаковые, словно два отражения одного объекта, притом, что самого объекта Святослав не видел.

Он потряс головой, силясь избавиться от странного этого ощущения неправильности.

– И что… мне делать?!

Ниночка окончательно растерялась.

– Я ведь… я даже не ведьма! Я только учиться начала!

– Ведьму учить – только портить, – мертвец опустился на колени перед девочками. – Вы… расскажите ей, ладно? А то… я ведь и передумать могу.

Они кивнули.

Обе.

Одновременно.

И кажется, не только Святославу это показалось странным.

– Кровь, – сказала Машка.

Или Розочка.

– По капле.

– Смешать.

– Солнца… – Розочка коснулась ладони Калерии. – Песни… и тумана. Радости. Боли. Того, что рассыпано было…

Все-таки Машка. Уши у нее остались человеческие, но почему-то эта деталь норовила ускользнуть. И Святослав даже не сразу понял, почему. А поняв, восхитился. У него бессознательное внушение получаться стало годам этак к пятнадцати.

Талантливая.

Засранка.

Когда все закончится…

– Просто смешай, – Розочка – на сей раз и вправду Розочка – протянула Ниночке мятый листок. – А потом подумай, что хочешь, чтобы он ушел. Только сильно-сильно подумай, ладно?

Ниночка кивнула.

– А… в чем мешать?

Мертвец молча сложил руки лодочкой. Правильно, в чем еще удерживать заговоренную кровь.

– Ты тоже понадобишься, человек, – сказали ему, и от взгляда, в котором читалась плохо сдерживаемая ярость, стало не по себе. – Я… тебя ненавижу.

– За что?

– За то, что ты жив, а я нет… и их тоже. И… держаться с каждым годом все сложнее. Серафима была права, выбор всегда есть, но чаще всего поганый.

Он криво усмехнулся и велел:

– Поспешите.

– И вправду, – Калерия первой протянула руку. – Ингвар… у тебя когти острые.

Коготь осторожно коснулся золотистой кожи запястья. И кровь-то у берегини была не красною, что совсем даже не удивило. Золото – оно всегда золото, даже живое. Кровь эта скатывалась бусинами, которые, сталкиваясь друг с другом, слипались воедино.

У птицы – жемчуг, сизый, беловатый.

Упырь… темная, что деготь, и не слишком-то желает покидать жилы. Она медленно нитью сползает в протянутые руки. Сестры Красновские расстаются с кровью легко, у старшей она, что молочный туман, а у второй будто искрится. Но… это все сила играет.

Оптические иллюзии. Разум на них горазд. И надо бы смахнуть их, убедиться, что любая кровь – это всего-навсего жижа.

Алексей перехватывает руку Антонине, качает головой и тихо произносит:

– Моя чище, сильнее, если уж нужна. А ей и без того досталось.

И мертвец склоняет голову, признавая за ним право замены.

– Погоди, – Святослав останавливает Астру. – Давай я сначала…

Прикосновение когтя почти не ощущается, боль приходит мгновеньем позже, она тягучая, неприятная, да и вовсе ощущение такое, будто не пару капель крови дает, а собственную его, Святослава, силу от сердца тянут.

Твою ж…

Нехорошо ругаться, а не ругаться не выходит. Вот и стискивает зубы до того, что, кажется, трещат.

– Это неприятно, – мертвец смотрит с насмешечкою, и в темных глазах его мелькают искры безумия. Его и вправду надо… выпроводить. Убить такого невозможно, а вот выпроводить, чтобы никто-то, ни Казимир Витольдович, ни прочие, полагающие себя самыми умными, до него не добрались.

Безумие ведь разным бывает.

С него, твари старой, станется притвориться покорным до поры-то до времени…

– Вижу, понимаешь, – мертвец скалится и поворачивается к диве. – Ты… или она.

– Я, – дива смотрит прямо в глаза. – Почему… почему бабушка ничего не сказала? Почему не предупредила, не объяснила…

– Не знаю, – он качает головой. – Честно говоря, я и сам не всегда ее понимал. Ей открывалось и прошлое, и будущее… разное будущее. Много разных будущих. Она и выбирала. Считала… и если ничего не сказала, то, наверное, так было нужно.

– Она… меня любила?

На тонком запястье вспухает алая полоса. И капли катятся в подставленные руки. Быстрые и мелкие, не жемчуг – ртуть, только живая.

– Я могу солгать, но… не знаю.

– Любила, – дива произнесла это уверенно. – Я точно знаю…

…и знала.

Потому что… потому что невозможно иначе. Астра старалась отрешиться от неприятного ощущения уходящей силы.

Она видела нити, что протянулись от каждого из тех, кто сидел в круге, к мертвецу.

…добровольная жертва.

Еще одна страшная сказка ушедшего времени. И надо бы сказать, предупредить, но губы слипаются. И хочется повторять одно и то же:

– Любила.

Ведь иначе зачем?

Не во спасение же мира, в самом-то деле? Что она, одна дива, способна изменить? Ничего-то… а значит…

…было платье, то, невероятно красивое.

И туфельки.

На них же не обязательно было тратиться, а Серафима Казимировна потратилась. Кулек с карамельками, обнаруженный под подушкою. И еловые лапки, которые украшались дождиком.

– Вот увидишь, деточка, все-то будет хорошо, – теплые руки на плечах, теплое одеяло и желание закрыть глаза и никогда-то, ни за что на свете не вылезать из теплой своей норы.

Тихий смех.

Книга.

Сказка… она ведь тоже рассказывала сказки, но свои, про коварных магов и хитроумных ведьм, про мир, что добр ко всем, но не каждый сумеет понять его доброту.

Нити натянулись.

– Пора, – сказал мертвец Ниночке, которая плакала. Сидела и плакала, тихо, без всхлипов, только слезы катились по ее щекам. – Ты той же крови, как та, что привела меня в этот мир.

– Я… боюсь.