инструментами международных игерманских конституционных базовых законов (leges fundamentalis) [Bockenforde. 1969; Oestreich. 1982; Steiger. 1998. S. 51]. Поскольку Тридцатилетняя война была также конституционной борьбой в самой Германии между централизационными/абсолютистскими и партикуляристскими/представительными принципами организации государства, 1648 г. был частично соглашением об особом смешанном характере германской конституции, которая стала компромиссом между корпоративно-представительными привилегиями, поддерживаемыми сословиями, и абсолютистскими прерогативами, на которые претендовал император. В терминах теории МО, германская субсистема осталась структурой sui generis, в которой совмещались партикуляристские, «анархические» принципы и универсальные, «иерархические» – хотя все эти термины мало что дают для объяснения поведения акторов, входящих в империю.

Главным пунктом, однако, является то, что это соглашение было не только делом Германии. Повышение статуса германского конституции до уровня элемента публичного международного права означало интернационализацию германской политики. Конституционная независимость германских сословий от императора должна была гарантироваться Францией и Швецией. И обратно, мирные договоренности были включены в корпус германского имперского права. Обе державы брали на себя обязанность гарантировать поствестфальский порядок. В этом отношении 1648 г. представлял собой, по сути, победу Франции над домом Габсбургов и его попытками превратить Германскую империю в наследственное абсолютистское государство. Дабы оставить в силе разобщенность Германии, Франция сохранила за собой право вмешиваться в ее дела, если условия Вестфальских договоров будут нарушаться. Когда при Наполеоне в 1806 г. Империя была распущена, Швеция высказала протест в связи с тем, что с ней, как гарантом Вестфальского мира, не было проведено необходимых консультаций [Oestreich. 1982. Р. 243].

Из этого следует то, что главный пункт договора не сводится ни к установлению полного правового суверенитета всех участников договора, ни к «свободе» или автономии Германских сословий: скорее, его цель – установление мира в интересах Франции, мир, за которым она должна была надзирать [Durchhardt. 1989b]. Несмотря на то, что политическое самоопределение в форме права на создание союзов было подтверждено, оно существенно ограничивалось. Хотя подписавшим сторонам и был придан формальный статус субъектов, имеющих право объявлять войны или заключать мир, право на войну было существенно ограничено. Другими словами, 1648 г. не означал создания принципов международного публичного права путем признания внутреннего и внешнего суверенитета подписавшихся сторон; он устанавливал систему коллективной безопасности, которая попыталась «заморозить» правовой, конфессиональный и территориальный status quo, выгодный двум державам-победительницам – Франции и Швеции (параграфы 115–117 IPM и статьи 18, 5–7 IPO) [Durchhardt. 1989b. S. 533; Osiander. 1994. P. 40–42]. Силовая политика не признавалась в качестве легитимного основания действий в сфере внешней политики, осуществляющейся в обществе, не имеющем правителей; регулятивная идея международной политики еще не истолковывалась в терминах баланса сил, благодаря которому независимость любого актора «естественным образом» гарантировалась бы свободной игрой смещающихся альянсов [Repgen. 1988; Durchhardt. 1989b. S. 536; Burkhardt. 1992. S. 202; Osiander. 1994. P. 80–82; Steiger. 1998. S. 78][212]. Напротив, 1648 г. был попыткой «навечно» зафиксировать территориальный status quoмеждународной системы, которую считали крайне статичной [Osiander. 1994. Р. 43]. Поэтому 1648 г. представлял собой попытку (в итоге провалившуюся) свести к правовым рамкам европейскую политику, гарантами которой выступали Швеция и Франция, получившие прерогативы арбитража и вмешательства. В действительности, договор не устранил универсалистские/иерархические претензии на международную власть, а заново узаконил европейскую политику, создав ее специфическую привязку к германским землям. Если ключевой идеей 1648 г. был мир, а не самоопределение, главной идеей баланса сил является самоопределение, а не мир.

В целом, политические режимы сторон, подписавших договоры, реставрационная и ретроградная сущность их условий, а также желание миротворцев построить систему коллективной безопасности в достаточной мере подтверждают донововременную природу этого соглашения. Последнее, ни в коей мере не задавая классическую модель международных отношений, основанную на анархии в среде нововременных суверенных государств, вопреки тому, что обычно утверждается в работах по МО, закрепило конституционные отношения между акторами

Германской империи и явно ненововременными династическими государствами. В этом смысле 1648 г. в большей степени был концом, чем началом.

7. Заключение: конец концепции 1648 г

Специфику Вестфальского мира нельзя адекватно понять на основе представления о натурализованном соперничестве крупных держав, мотивируемом Realpolitik и регулируемом универсализированным балансом сил. Нельзя ее объяснить и давлением конкурентной анархической системы государств, если абстрагироваться от внутреннего характера составляющих ее элементов, как предполагалось в неореализме [Waltz. 1979; Gilpin. 1981; Mearsheimer. 1995]. Мое рассуждение ставит также под вопрос и конструктивистские подходы. Конструктивизм объясняет различия и трансформации международных отношений либо через интерсубъективно задаваемое качество институтов как соглашений, которые могут повлиять на исходы политических курсов, либо как сдвиги идентичности политических акторов, основанные на изменении источников легитимности [Kratichwill. 1989; Onuf. 1989; Adler. 1997; Ruggie. 1998; Burch. 1998; Reus-Smit. 1999; Hall. 1999; Wendt. 1999]. Конструктивистские заявления остаются безосновательными, поскольку они не предполагают систематического исследования связанных с собственностью социальных источников формирования идентичности, которые определяют частные интересы и порождают специфические институты. Хотя все общественные феномены опосредованы языком и нормами, вненормативные условия, поддерживающие развитие, воспроизводство и падение особых конститутивных правил, остаются за пределами конструктивистского подхода. В конце концов нормы действуют только в обычные времена и требуют принудительных мер и санкций для их поддержания.

В целом, предельно династический характер Вестфальского порядка отделяет его от его нововременных аналогов. Его отличительные качества были связаны с сохранением некапиталистических отношений собственности, которые заблокировали развитие суверенитета, свойственного Новому времени. Провал теории МО выстроить корректную теорию и хронологию 1648 г. обусловлен, таким образом, смешением абсолютистского и нововременного суверенитета. Соответственно, демистификация Вестфалии требует построения новой теории абсолютистского суверенитета. Я предположил, что изменения в классовой структуре, последовавшие за освобождением крестьян во Франции в XIII–XIV вв., привели к созданию абсолютистского государства налогов/постов. «Раздробленный суверенитет» был преобразован в королевский собственнический суверенитет. Докапиталистические отношения собственности привели к политическим стратегиям извлечения доходов королевскими домами и их придворными клиентелами внутри страны и, соответственно, к внешним стратегиям геополитического накопления. Это объясняет частоту войн и сохранение стремления к построению империй. Собственнический и персонализированный суверенитет подталкивал к политическим бракам, войнам за наследство и возвышению «частного» династического семейного права до уровня «публичного» международного права. Собственническая природа государственной территории превратила ее в обмениваемое имущество, входившее в состав династических состояний. Междинастическое компенсаторное равновесие подталкивало к стратегии прикрепления к лидеру и к ликвидации более мелких государств. В общем, собственническая государственность предполагала регуляцию современных отношений между акторами в рамках хищнического династицизма и личных отношений властителей. Мирные Вестфальские договоры – по своим целям, языку и результатам – оставались погруженными в эту геополитическую конфигурацию. Европейские международные отношения периода раннего Нового времени, кодифицированные Вестфальским соглашением, характеризовались своей собственной «генеративной грамматикой», определенной территориальной логикой и особыми в историческом отношении формами конфликта и сотрудничества.

VIII. По направлению к нововременной системе