что осталось от Испанской империи. Когда шотландские Стюарты отправились в изгнание, Оранские из Голландии взошли на трон в Лондоне, хотя претензии высказала и Ганноверская династия из северной Германии. Савойский дом происходил из Шамбери, однако «нашел» трон и основал двор в Турине. В принципе, династии не испытывали никаких затруднений с «нахождением» для себя новых тронов. Престолонаследие, браки, выборы и завоевания были обычным средством приобретения нового королевства. Территории часто и вполне законным образом меняли своих правителей.

Несовершенная персонализированная природа династического суверенитета, как и накопительная логика приобретения территорий, предполагала отсутствие административного единообразия. Даже в предположительно наиболее успешной модели политической централизации, во Франции, благодаря различным сводам законов, налоговым режимам и привилегиям, яростно защищаемым независимыми внутренними центрами власти, фрагментация управленческой системы стала неизбежной [Oresko, Gibbs, Scott. 1997. Р. 8–9]. Особенно серьезным препятствием на пути к единообразию стало различие pays d^tat и pays delection[201]. Такие ограниченные анклавы, как города, порты, аббатства, епископства, крепости и сеньории, воспроизводили логику географической разнородности и административного неединообразия. Во Франции princes etrangers, то есть представители иностранных династий, присутствующие при дворе Бурбонов, обладали суверенным статусом и вступали в контрактные феодальные отношения с королем, при этом они могли обладать землями или постами, а также видами на наследство как во Франции, так и в любом другом месте Европы [Parrott. 1997].

В то же время неверно было бы описывать историю формирования династического государства как строго линейный процесс, некое телеологическое накопление территорий. В этой истории встречаются не только шаги назад и в сторону, в ней мы находим свидетельство того, что династическая территориальность в ходе политического накопления как создавалась, так и разрушалась. Условия престолонаследия, требовавшие неделимости и неотчуждаемости территории, больше превозносились именно тогда, когда они нарушались. В вихре территориальных обменов приобретения и потери, браки и споры за наследство, война и мир были двумя сторонами одной и той же медали.

Любая попытка выписать нововременной характер международных отношений со ссылкой на ограниченную территориальность XVII в. должна быть поэтому отвергнута. Территориальность оставалась неисключительной, неинтегрированной в административном плане и географически неустойчивой – имущественным активом композитных государств. Постфеодальная ограниченная территориальность не была нововременной, поскольку она оставалась, прежде всего, производной династических стратегий геополитического накопления.

5. Династическое хищническое равновесие и баланс сил

Существовали ли какие-либо системные ограничения абсолютистского геополитического расширения? Можем ли мы определить общепризнанные принципы геополитического порядка в период раннего Нового времени? Ответить на эти вопросы можно, соотнеся их с контекстом двух конкурирующих концепций геополитического порядка – империи и баланса сил.

Династическое равновесие как территориальные компенсации

Династические акторы, несмотря на существование определенного числа независимых политических образований, были привязаны к универсальным схемам геополитического порядка, которые легитимировали агрессивную внешнюю политику, мотивируемую геополитическим накоплением. Однако терминология уравновешивания сил впервые появилась в виде отдельного дискурса в XVII в. и стала, утвердившись в Утрехтском соглашении, признанной нормой в XVIII в. [Butterfield. 1966; Fenske. 1975]. Опровергается ли тем самым тезис о множественности европейских универсализмов? Многое тут зависит от конкретных исторических границ смысла баланса сил и от исторического контекста тех политических структур, которые его защищали и провозглашали. Реалистические исследования, несмотря на обилие исторических примеров, по существу остаются антиисторическими, поскольку сначала в них выписывается идеальный тип баланса сил, задаваемый в качестве «универсального понятия», а затем под него подводятся различные исторические казусы, которые модифицируют, разделяют или же расширяют идеальный тип совершенно произвольным образом [Butterfield. 1966; Wight. 1966а, 1978. Р. 168–190; Bull. 1977. Р. 101–126; Morgenthau. 1985. Р. 187–240; Mearsheimer. 2001][202]. Антиисторический и абстрактный в социальном отношении характер реалистических теорий баланса сил ведет к тому, что в них предполагается именно то, что требуется объяснить. Например, предположение Моргентау о том, что акторы стремятся к «увеличению территорий», закрывает ему возможность построения теории фундаментального различия династического равновесия и нововременного уравновешивания сил [Morgenthau. 1985. Р. 222]. Конструктивистские теории ранненововременного равновесия, пусть они и расходятся с неореализмом, не способны определить социальные источники династических интересов, которые управляют его формированием, задавая это равновесие в качестве конвенции, ограниченной определенным сроком [Kratochwill. 1982. Р. 12–20].

В действительности, можно различить две противоположные, хотя и взаимодействующие друг с другом практики баланса сил, осуществляемые соответственно континентальными династическими державами и британской парламентско-конституционной монархией, а именно: исключающее равновесие и активное уравновешивание. Хотя две эти концепции действовали на основе несоизмеримых предпосылок, коренящихся в различных комплексах государства/общества, на практике они начали сливаться друг с другом по мере того, как британская концепция начала изменять континентальную и управлять ею.

В случае абсолютистских держав уравновешивание сил в период XVIII в. не строилось на представлении о том, будто каждый политический актор обладает собственной легитимностью и независимостью, основанными на естественном праве, и что путем заключения союзов он должен предохранять себя от любого агрессивного действия извне; не было оно и автоматическим, деперсонализированным и регулярным результатом анархии, которая должна была бы механически стабилизировать или уравновешивать распределение власти и территории [Waltz. 1979; Morgenthau. 1985. Р. 189]. Скорее абсолютистское уравновешивание сил было междинастической техникой территориального расширения посредством пропорционального увеличения территории, которое в обычном случае исключало более слабые государства.

В индивидуальном отношении каждый династический актор стремился максимизировать собственное богатство и территорию. Поскольку целью была универсальная монархия, ни одна из главных абсолютистских держав не стремилась сознательно к равновесию в Европе; династическое равновесие следовало из взаимодействия антагонистических интересов, хотя само его осуществление всегда оставалось призрачным. Однако равновесие предполагало практики, несовместимые с обычным пониманием баланса сил. Поскольку ни один актор не был достаточно сильным, чтобы навязать Европе универсальную схему, агрессия систематически вызывала реакции, которые шли намного дальше обычного уравновешивания и восстановления status quo ante[203]. Целью создания коалиций в раннее Новое время было, как указывает Маттингли, не уравновешивание, а преобладание (outweighing) [Mattingly. 1988. Р. 141, 150]. Преобладание предполагало возможность полного уничтожения противника, за которым следовало распределение долей его территории между победителями. Хотя эти практики демонстрировали себя в качестве безжалостной силовой политики, они постоянно рационализировались через хитро сконструированные юридические претензии, прорабатываемые в общеевропейской сети династических генеалогических связей, зачастую весьма сложных и непонятных.

Общераспространенными были схемы разделения или даже полного раскола даже самых мощных политических образований тех времен. В 1686 г. Франция и Австрия подписали тайный договор о разделении Испанской империи. После Войны за испанское наследство испанская монархия благодаря Утрехтскому договору действительно была разбита на отдельные части. В период Войны за австрийское наследство на карту было поставлено само существование государства Габсбургов. Согласно Первому венскому договору (1725 г.) Австрия и Испания согласились в случае войны разделить Францию. Во время Семилетней войны Россия рассматривала вариант полного разделения Пруссии. Три раздела